Сергей Иннер - Овердрайв

Мы гуляем одни, созерцаем фонтаны Петергофа, бананом потчуем белок. Лика фотографирует нас с Полиной целующимися на фоне колонн на острове. А я, молодой безбородый щегол, ещё даже не знаю, что колонны эти – ростральные и что остров под ними – Васильевский.

Оставаясь с Ликой наедине, мы приятно беседуем. Она говорит что-то про танцы, хоккей, море. Отвечаю, стараясь не опускать взор на её грудь – ни в отсутствие Полины ни при ней. У тебя уже есть одна женщина, парень, держи себя в руках.

И в друзья меня добавила Лика, увлекши в каскад своих образов – кликнешь на аватар и мотаешь историю вспять. Вот она в аспидно-сером полумраке в маленьких чёрных трусиках и пиджачке, едва скрывающем убойные перси. А вот Лика в пеньюаре цвета слоновой кости прижимает к стене гримёрки не менее горячую коллегу, и словно бы слышен запах тел их. А вот она на барной стойке в покрытом шипами бюстье исполняет размашистое па на пилоне. Взгляд молодой Деми Мур, атлетичные ноги в тонусе. Такая самого патриарха могла бы искусить, кабы наш патриарх не благословил воздвижение в столице памятника собственной неискушаемости.

Полина уезжает на работу в варьете, я смотрю из окна, как она идёт к автобусной остановке, светоносная и отрешённая, как Амели, улыбаясь каждым движением. В комнату в халатике цвета горько-сладкий вторгается Лика. Только из ванной она: взопревшая и распаренная. Профессиональным движением Лика сбрасывает халат и, высвободив роскошь форм, остается в чёрных трусиках брюггского кружева. В таком виде она подходит к своей дорожной сумке, что стоит у моих ног. Как ни в чём не бывало достает оттуда пару шмоток и выбирает какую надеть.

Я хватаю Лику за задницу и прижимаю к себе, она роняет тряпки на пол, мы начинаем целоваться, сжимаю добела налитые груди, облизываю их и кусаю, матерь Божья, земля обетованная. Лика вскрикивает, я хватаю её за волосы и тяну вниз, она бухается на колени, достаёт мой член и влечёт его в долину нежных вулканов. Всё быстрее она движет тяжёлыми прелестями греха, иногда прерываясь, дабы пустить в ход язык и сосцами меня раззадорить, пока наконец я не извергаю на трансцендентные эти груди всё, что вёз из самого Таганрога, что предназначалось непокорной Полине Ривес. Вот что происходит в моей голове за те секунды, что Лика стоит нагая с двумя шмотками в руках.

– Родная, у тебя всё хорошо? – говорю я.

Лика бросает на меня простодушный взгляд, затем выказывает недоумение, и наконец восклицает:

– О!.. Я даже не подумала! Я не подумала!..

Мигом выбрала одну шмотку и наготу ей скрыла.

– Не подумала?

– Серёжа, я воспринимаю тебя прямо как брата и… это все как-то спонтанно вышло, я даже не подумала, так странно! Странно!..

Лика торопливо облекает своё эксклюзивное тело в платье и уже на следующий день увозит его назад в Омск.

Мы были на многих шоу твоих. Всё, что ты создаёшь, – превосходно, идеально, немыслимо. Но всё ли мы видели, что есть в тебе, или же что-то ещё таится под гримом и масками? Переливается радугой за растрескавшимися фресками, за побелкой, глиной и камнем. Есть ли у тебя лицо, кроме того, что множат афиши с журналами? Много ли у нас с тобой общего? Как узнать нам? Нет ответов – лишь предубеждения, собираемые толпами домыслы, адаптации обрывков легенд. Узнаем ли мы тебя истинного, встретив однажды в супермаркете? Знаешь, люди становятся чемпионами по боксу, идут по головам, воздвигают храмы, крушат империи, и всё это ради одного твоего взгляда со сцены прямо в глаза. Пьяный голый мужик стремится изменить весь мир, он воет, гавкает, лижет коммерческие ларьки, преображается в сатисфакционного маргинала, раздирает себе кожу спины, надеясь отыскать там хоть малые крылья, и всё – ради билета на твоё шоу. Мы забыли, что вход свободный.

С отъезда Лики Полина стала теплее. Вот мы в баре «Терминал». Он пока ещё на улице Рубинштейна, в барах можно курить, а Эми Уайнхаус жива. Люди курят, звучат песни Эми Уайнхаус. Курим и мы с Полиной, воспламеняя сигареты фирменными спичками бара. Кроме нас здесь умного вида киса с «Улиссом» да суровые мужчины с красным элем и шахматами.

Розовым вином причастившись, благоухает Полина, тает в роскошном платье цвета зебровой шкуры, пламя локонов жжёт мне руки. Полина сбрасывает туфлю, касается моей ноги своей, обтянутой чулком-сеткой и говорит:

– Сегодня весь день тебя хочу.

Почти моментально оказываемся на заднем сиденье такси, молоды и пьяны, как мечтали всё детство, целуемся всю дорогу, приводя шофёра в смущение.

Померанцевый мёд ночника, мы с Полиной обнажаем друг друга. Негромко поёт Джон Мэйер, да громко любовь вершится. Раскладной диван под нами меняет форму, скрежещет, хрустит, превращается в нечто совершенно иное. Полина в голос стенает. Кто-то стучит нам в пол, но это нас не останавливает. С книжных полок летит вниз Кафка.

Звонок в дверь.

Ещё и ещё раз.

Звонят уже с минуту, и я намереваюсь пойти открыть, но Полина меня умело останавливает, и мы вместе падаем с дивана на пол. Хотя, может быть, мы сначала упали, а потом в дверь стали звонить. Могу что-то путать. Был сконцентрирован на любви, что не терпит отвлечений. Свирепо кончив первой и меня доведя до оргазма, рыжая ныряет в атлас простыней. В дверь всё ещё звонят.

Укрощая фаллос, натягиваю джинсы и иду открывать. На пороге мужик в драном свитере и с лицом серийного убийцы, решившего для прикрытия завести семью. Кривясь, он гнусаво речёт:

– Вы, блядь, совсем пизданулись?

– Почему ты так говоришь?

– Два часа ночи – ебётесь!

– Ты что – кукушка в часах?

– Слышь, керя, я ведь с тобой по-человечески. Хули выёбываешься?

– Скажи конкретнее, чего тебе нужно?

– Чтобы вы прекратили ебстись!

– Но мы только начали.

Тип ступает на порог и хватает меня за горло. Я сую ему в ноздри указательный и средний пальцы, тяну вверх и хорошенько прикладываю головой о дверной косяк. Он слабит хватку, я выталкиваю его на площадку и захлопываю дверь.

– Пизда тебе, уебастер лохматый! – глухо кричит дермантин.

Я пошёл в ванную, ополоснул руки и член, вернулся в комнату и замер на пороге. В синеве простыней дремлет небрежно сбрызнутая морской пеной Афродита. Мягко льются оттенки молочного тела, белые плечи укутаны тонкими волнами раскалённой меди. Меркнет дряхлый постсоветский быт. Драные обои с подтёками, рассыпающаяся в песок мебель, затвердевший ковёр на полу, а посреди – спящее дитя Солнца.

Я подошёл и тронул кожу живота Полины Ривес, скользнул по нежному сосцу. Полина чуть застонала сквозь дрём. Я взгромоздился на Полину и пробудил её изнутри. Она широко распахнула глаза, ахнула, посмотрела на меня, как монахиня на викинга, насилующего её, но тут же узнала, расслабилась, изогнулась ласково, и мы начали танец заново. Тонус до боли, всё готово, чтобы рвать ткань, проблеск светила в холодной воде, предрассветные крики чаек, бег нагишом по гальке.