Сергей Иннер - Овердрайв

Считанные часы до разлуки. Поёт Арета Франклин. Льётся свет через белую ткань пододеяльника без одеяла, в лучах его – мы. Ослепительная молочно-огненная Полина одаривает меня долгой нежной феляцией. Бриз в камышах, ветер в ивах, пока ты на этой стороне, ты сам знаешь, что тебя ждёт. Чувствуя приближение оргазма, тяну Полину к себе. Она пытается отстраниться, но я настойчив. Серия толчков, и семя до капли выливается в алый рот. О молодость, театр игривых божеств. Верховный суд признал законным всё. Полина выглядит несколько обескураженной, и я не могу не спросить:

– Ты в порядке?

Полина кивает и спешит удалиться в ванную. Вернувшись, ложится рядом со мной и говорит:

– Ты первый, кто мне кончил в рот.

– Большая честь для меня.

– Твоя сперма на вкус как шампанское.

– Она и есть шампанское, Полина. А мне пора на поезд до Шампани.

Полина Ривес на ускользающем перроне. Через месяц она возьмёт отпуск и приедет в Таганрог. Я познакомлюсь с её мамой, она – с моей. Затем мы с Полиной уедем в Питер, и я разгадаю тайну Великого Но – таков план.

Валюсь на полку, засыпаю, просыпаюсь в Туле. В плацкарте царит скорбь. Пассажиры только что узнали о кончине Ронни Джеймса Дио.

Ронни Джеймс Дио ввёл в рок-культуру Земли «козу». Его этому жесту научила бабушка, суеверная итальянка, по чьему разумению «коза» отгоняла злых духов. «Коза» – классический жест античных римских и греческих ораторов. В индуизме есть свой аналог «козы» – карана-мудра, чья функция также аналогична европейской (отпугивание зла). В христианской иконографии жест традиционно используют те, кто несёт благую весть. Ну и Человек-Паук стреляет паутиной, складывая пальцы в «козу», тоже не просто так, например.

Паша Животное называет Таганрог старшим братом Санкт-Петербурга. Вполне резонно: Пётр Великий основал его за пять лет до Питера, намереваясь устроить тут Южную культурную столицу. Слова с делом у Петра расходились редко, но в тот раз что-то пошло не так, и Таганрог остался небольшим уездным полуостровом. Порт, яхт-клуб, пляжи, секс-бомбы загорают на трубах слива заводских отходов. Паша Животное сказал мне, что ему кристально ясно, почему Таганрог не стал Южной культурной столицей.

– Это ёбаная подсолнечная блокада, – заявляет он. – Таганрог окружён подсолнечным войском. Культурное развитие невозможно, когда ты днём и ночью лузгаешь семечки. Пока мы не вырубим этих засранцев, не выжжем кислотой их корни и не засадим тут всё тюльпанами и марихуаной, культурного роста не будет.

Рано утром прибываю в Ростов-на-Дону. Час на электричке до Таганрога, пятнадцать минут на маршрутке, и я дома. Мама в ночной смене на заводе «Ныктэ», в переводе с корейского – «Волк». Раньше это был комбайновый завод, так что рядом с ним до сих пор стоит комбайн-памятник в стиле постмодерн (то есть настоящий комбайн на постаменте). Теперь здесь собирают корейские автомобили. Мама работает в охране: смотрит в мониторы, чтобы никто опять не вынес по частям авто модели «Секунда» или «Солярис».

Мой дом и железная дверь подъезда. За ней ещё одна: деревянная, с маленькими застеклёнными оконцами. Одно выбито. Сам выбил в том году, в первую зиму после армии. Мама лежала в больнице, я навещал её после работы, а однажды вечером пригласил в гости девушку, которую любил. Она явилась, мы включили «Стиляг» Тодоровского. Не успел Гармаш допеть «Человека и Кошку», как я попытался деву поцеловать, однако ей эта идея не понравилась.

Я просил её остаться, а она просила меня вызвать ей такси. Я вызвал, проводил её до него, в подъезд возвратился и с размаху саданул кулаком по стеклу в двери. Осколки зазвенели на весь подъезд, но никто из соседей не вышел. Кисть словно бы запылала, и поверхность её кожи покрылась алыми точками, которые быстро выросли в капли, а затем в струйки крови. Порезы стремительно набухали, боль предлагала закричать. Я поднялся домой, сел на кухне и долго смотрел на капающую на линолеум кровь. В комнатном свете в ранах заблестели маленькие осколки. В них я видел, как та, которую я люблю, едет по заснеженному тёмному городу в дынно-жёлтом своём такси, видел и безмолвно предпочитал, чтобы она была рядом.

Наконец я пошёл в ванную, ополоснул руку холодной водой, достал пинцетом осколки стекла, обработал раны йодом и забинтовал.

Полгода минуло с тех пор, а новое стекло так и не вставили – во имя памяти о нас. Когда-нибудь здесь будет цветной мемориальный витраж с аллегорическим изображением сцены, где я сажаю ту, что люблю, в такси.

Родительский дом в три комнаты. Пурпурные и вердепомовые обои. На исцарапанном мной в детстве линолеуме спущенные знамёна эпохи – ковры. Однажды мы низвергли их со стен и ни о чём не жалеем. В одной комнате раньше жили мама с отчимом, в другой – бабушка с дедом, а в третьей – проходном зале – я да черно-белый кот Марс. Однажды мы с классом на выходные поехали на базу отдыха, а когда я вернулся домой, Марса не было. Я заметил это только на следующий день и спросил маму, где кот. Она сказала:

– Я отдала его родственникам в деревню.

– Почему ты меня не спросила?

– Ты даже не сразу заметил, что его нет. Не так уж он был тебе нужен.

Вслед за котом отсутствовать стали дедушка с бабушкой – убыли в лучший мир почти синхронно. Затем отсутствовать стал отчим – новая семья. Мы с мамой остались вдвоем. И вот много лет спустя я вернулся из Питера, она – с работы. Обнимаемся. Садимся завтракать.

– Что скажешь, сын?

– Переезжаю, мама.

Мама понимающе кивает – она была готова.

– Кто она? Танцовщица?

– Ох, да откуда ты всё знаешь?

– Просто догадалась.

Мама у меня – Шерлок Холмс в брюках. Ещё до появления соцсетей она всегда знала где я, с кем и в каком состоянии. Материнские инстинкты выше логики и интуиции. Если женщина тебя родила, она кое-что про тебя знает.

– Чем будешь на жизнь зарабатывать? – спрашивает мама.

– Всё тем же. Пока не подвернётся что-нибудь стоящее.

– Ну, езжай с Богом.

– Я думал, тебе не понравится, что я оставляю тебя одну.

– Мне и не нравится. Но так должно быть. Поезжай.

Мама у меня самая мудрая.

Мамы – это очень круто. Они нас рожают, и рожают, и рожают. Рея, Зевсова мать, была, например, дико крутой: спрятала чувака, чтобы тот подрос и завалил отче. Папаша-то, Кронос, тоже молодец, конечно: надо же было додуматься есть своих детей. А чего он их ел, спрашивается, больше нечего было что ли? Ан нет, потому ел, что имел предсказание: кто-то из детей его убьёт. А откуда предсказание? От его отца, Урана. Тот вообще так ссал, что один из отпрысков его прикончит, что пришлось младшенькому целестиалу, тому самому Кроносу, отхватить папе яйца серпом, чтобы не плодить сущности. Оскопил Кронос Урана и занял его место, а вместе с тем и отцовский страх унаследовал. Трудно быть верховным богом, как оказалось. У короля и у того друзей нет, а у Бога откуда? Понятно, многие хотят на его место, не подозревая, какова цена: так круто, и грустно, и так одиноко, добро пожаловать в отель «Калифорния». Одна надежда – что над тобой отыщется божество другого порядка.