Борис Губерман - Потерянное сердце

Я – Бог обиды.
Сердце бьется под латами кованными.
Предо мной в преклоненье становятся,
Ставят свечи в светильники пыльные,
О недугах своих говорят.
Божий храм полон чаду от свеч.
Давит тяжестью.
Нечем дышать:
Копоть прямо на плечи садится
И на сердце черным-черно
От заботы людей страждущих.

Я могуч,
Терпелив до края,
Я – святой для всех душ обойденных…
Разговоры сплетаю в сети,
Крашу их в настоящий цвет
И терплю до терпения адского
Без движений,
С притупленным взором.
Я – скульптура,
Покрытая латами,
Жду чьего-то живого участия
Или просто людского смирения
Для себя.

Есть иные начала и жизнь,
Есть иные стремленья и цели,
Только Богу обиды в почтенье
Отдаются на боль и на стыд
В ожидании чуда.

Горизонт,
Здравствуй!
Видишь руки наши,
Протяни свою
Для рукопожатий,
Что ж ты отступаешь,
Так спешишь пугливо,
Мы ж к тебе на лодках
За тобой приплыли,
За секретом солнца,
Что с тебя восходит,
Ждем твои ответы
В наших горизонтах,
Ждем Луну и звезды,
Свет миров далеких,
Освети наш разум
Новою заботой.

Но в ответ лишь эхо
Что-то прокричало,
Горизонт остался
Линией бескрайней:
Чуть коснулся моря,
Чуть коснулся неба,
Замер как отшельник
В тишине далекой.

Линия прямая,
Что прямей всех линий,
Нет в тебе пороков,
Нет в тебе извилин,
Нет в тебе той силы,
Чтоб сердца зажгла,
Вечность за туманы
Спряталась уныло.

А по осциллографу,
А по осциллографу
Ломанные носятся
Под углом серьезным,
Или извивается
На змею похожая
Линия синусоидальная
По расчетам новым.

Мы за жизнь неровную,
Негоризонтальную,
Подавай нам разные
Зигзагообразные,
Чтобы в гору,
С горочки,
По холмам,
По кочкам,
Чтоб не без движения
На прямых да ровных.

Линия прямая,
Что прямей всех линий,
Нет в тебе пороков,
Нет в тебе извилин,
Нет в тебе той злобы,
Что сердца зажгла,
Вечность сквозь прорехи
Смотрится угрюмо.

Вся земля,
Вся планета похожа на грани:
Город —
на серых плечах
бурка черного дыма;
Поле —
ветра гребень запутался
в волосах золотистых девчушки бегущей,
Это ярость растущей пшеницы
Всем стремленьем,
существом растущих колосьев
ощутить высоту;
Лес —
старик многоголосый
в зеленых кронах
или в рыжих беретиках осенью
И лужайка —
как коврик у хижины Вакха,
на который когда-то вино пролилось,
Вся искрится от солнечных пятен….

По дороге идут мальчик и девочка.
Они держаться за руки
И поют городские песни.
Шаловливый ветерок услышав их голоса,
Подлетел к ним сзади,
Подхватил мелодию детской песенки
И горстью бросил ее
в дремавшую у дороги березовую рощицу.
Она тотчас очнулась от своих затейливых снов
И приветливо закивала своими кронами,
Точно добрая хозяюшка,
Которая вышла на крыльцо встречать
дорогих гостей.
Дети свернули с дороги и пошли прямо к рощице
И можно было еще долго наблюдать,
Как мелькают меж стволов их русые головки,
И им было так хорошо
Вместе.

Помню ты мне пела
Колыбельную нежную песню,
Помню, как от врага спасала
Ядовито-желтого пса,
Ты не думала,
Кому больше из нас досталось,
А потом плакала,
Мои промывая ранки…

Сколько сердца в тебе,
Даже в капле твоей слезы,
Если где-то ручей зазвенел,
Слышу отзвуки в нем твои
И листва о тебе говорит
Поседевших деревьев —
У тебя ведь волосы
Почти тоже белые.
Пусть веснушки твои на лице
Вперемежку с морщинами,
Но оно мне всегда кажется
Молодым, светлым, женственным.
В глубине больничной палаты
Я свой стон услышал усталый.
Ночь.
Только ты не спала,
На стуле до утра высиживая
У моей больничной кровати.
Врачей приговор недобрый
По нотам до гаммы рассчитанный
Ты с недоверием слушала…
Я выжил,
Поверив целебному слову,
Что будто немного болен.

Но где-же твое здоровье?
Сколько раз заставал тебя плачущей
На первый взгляд из-за ничего.
Даже машине счетной
Или известному математику
Не высчитать слез тобой пролитых,
Но я насчитал целые моря слез.
Сколько?
Даже мне их не счесть-не высчитать.

А теперь ты ужасно ревнива.
К подругам моим недоверчива.
Понимаешь,
Что скоро и мне жениться.
А мечтами ты уже в бабушках,
Нянчишься со своими внуками…
Если с девушкой говорю,
Слышу взгляд молчаливый, придирчивый:
– Не эта ли станет его суженой?
Или думаешь: «Куда ему совсем еще мальчику?»

И все-таки ты трусиха:
Дрожишь над моими словами,
Сестре не даешь ответить,
Пусть даже не прав я трижды.
Боишься за тень руки,
Звонящую в дверь поздно,
И я на себе ощущаю
Не ругань – удары сердца.

Нет дороже улыбки твоей ничего,
Все богатства ужасно жалки,
Мне в дороге нужнее не хлеб да вода,
А твоя материнская ласка.

Сердце у тебя совсем красивое:
Как лицо,
Как руки,
Как глаза,

Говори, пожалуйста, с сердцем.

Кто ты?
Мои товарищи твердят:
Ты – любовь…
А я молчу.
Только кончиками пальцев своих
Трогаю твои волосы,
Слушаю шорохи тишины
И,
Глядя на тебя маленькую,
Беззащитную,
А я думаю:
Как сильна ты.
И ты
И небо совсем многозвездные,
Что оно и ты – сестры,
И в его раскрытых глазах
Я ищу твои звезды дрожащие.

Ты – как щемящая сила стиха,
Как новое слово красивейшее,
Ты – небо,
Усыпанное звездами,
Ты – это ты.

Я – продавец воздуха.
Продаю всем плачущим:
Им не хватает воздуха,
Когда они плачут,
А слезы,
Пролитые по поводу утраты,
Так не дают надышаться.

Воздуха!
Кому воздуха-а-а?!

Масса глаз людских
Смотрит в одну лишь сторону,
Но никто не взглянет,
Никому не нужна
Помощь продавца воздуха.

Сочиняется сказка белая
Про кусочек большой зимы…
– Где же ты,
Очень добрая фея,
Белая,
белая,
белая…

Ты – добрая,
Совсем волшебная,
Ты – маленькая белошея,
А в глазах блестят бриллианты неба
ночного.

Белая, белая, белая…
История,
Каких тысячи…

Опять пробилась синева,
Как сгусток крови
В цвете моря,
Молчит тоскливо тишина,
А марш волны волной проходит.
Молчит тоска,
Молчит как боль,
Минута тягостней обиды
И жжет,
Как та шальная моль
На шерсти.
Без ожиданий нет надежд,
Без ласки нет в тоске кручины,
Кусающая в глаз да бровь —
Хоть плачь.
Из повседневья мчит волна,
Она тебя готова свергнуть
Девятым валом вдоль души
И с ног.
Но пробежал по взгляду моря
Хороший ветер – жесткий ветер,
Который вдаль тебя уносит —