Борис Губерман - Потерянное сердце

Цветастые тропинки серпантина
С прибрежных фонарей на море льются
И все зовут, влекут во тьму пучины,
Где с ними тишь желает поделиться…

А рядом, чуть шурша, звенит хрустально лира
Давно забытыми историями мира.

Холодно.
Ох, как холодно:
Зуб на зуб не попадает —
По Гринвичу минус двести семьдесят.
Укрываюсь фосфоресцирующей вуалью кометы
С короной на лбу.
Пышущая жаром космическая пыль
Осыпает тогу.
Обжигаюсь.
Все без следа метеоритным потоком смывается:
Нестерпимо становится больно
От ударов саднящих,
О, боже!
Раны кровоточат космической пустотой!
– Вернись! —
Мне кричит вслед
Один из собратьев святых.
– Куда ты?
Галактика твоя —
Лишь микрокосм вселенной…
(Что за бестолочь – нуждающемуся в помощи
предлагает трактат по философии).
Лечу баллистически по орбите кометы.
Скорее к Земле.

Мизерная точка превращается в райское яблочко.
Солнце,
Что свеча в темной комнате.
Мое космическое одеяние,
Сверкая,
Колышется по его лучу.
Лечу.
Дух захватывает от скорости.
К Земле!
Только к Земле!
Грудью врезаюсь в орбиту какого-то спутника.
…Невыносимая боль…
Остановка…
Будто рассекли пополам.
– Вернись!.. Простим!..
Лечу не по своей траектории.

Подо мною чудо дивное:
В необъятность объятья планеты лазурь
перламутровая,
Как полусфера прибрежной ракушки.
Облака будто на нити ветра монисто.
Белое оставляет черные тени.

К Земле.

Меня сорвало не с моей орбиты,
Объяло воздухом вкруг груди и спины
И понесло в приморские левады,
На Гибралтара Геркулесовы столпы.
Сверкая,
Тога вьется вслед за мною
Под блеск морей,
Под гул скалистых гор
И тишь равнин.

Я на земле.
Ступил и пошатнулся,
Споткнувшись о полог играющей зари,
Стал крепче на ноги
И замер,
Почувствовав весомость в теле.
Я на Земле.
Прочь тогу!
Прочь корону!
Я – землянин!
Какое счастье человеком стать
И человеком быть.
Всегда.
Здравствуйте, люди!!!

Почему-то очень грустно.
Почему-то в канун не спится,
Не спится совсем…

За контурами каменистой паперти
Разлился солнечный рассвет…
Запрячь меня в порталы света,
Что так отчаянно горят.
Ты замуруй меня оттенками,
Багровью,
Криками свеченья,
Я – некрасивый, как сомненья,
Вдруг стану зоревым.
Расплавь рубин в восхода ширь,
А отблик положи в ладони…
…Ты замуруй меня оттенками,
Ты слышишь: замуруй меня.

Из репродуктора легла на реку песня.
Строй сильных голосов звенел,
Вплетаясь в сладкий запах лозы,
В таинственный восход.
Хорал реки нес далеко тот голос
На нежные пюпитры трав
И, задевая кромки длинных сосен,
Неслышно замирая, гас.
А голос все крепчал и рос,
Рвя в клочья тишину.

…И почему-то плакать захотелось
От дивных чар,
Нахлынувших во тьму.

Мчатся оцелованные ветром
Белые небесные знаменья.
Белых облаков порыв мечты
Так и тянет в миг очарованья.

Загадаю по памяти руки ее,
Блеск ее глаз,
В которых отражаются ожидания,
Такие же белые,
Как облака.

И уйду от себя в улицу,
В мир ее музыки,
Где у такси в зеленом глазу
Ожидаются пассажиры.

Эй, острожник, далече ли путь твой стелется,
В голубую отмерил, чай, много шагов,
И не видно конца этим чертовым дюжинам,
Что несут в перезвонах кандальную чадь.
Ничего.
Отдохни на пыли завороженной,
Дай цепям отдохнуть, поседеть от пыли,
Ты по летнему зною успеешь натопаться.
Отдохни.
Здесь дороги, дороги, дороги, дороги,
Горемычные,
Много видавшие век,
…Здесь история воспрянет твою же историю
И пойдет молодить побежденную седь.

– Чо, треклятый острожник, расселся.
Ну ж, ступай, чай, не то погублю…

Под тяжелым ударом приклада
Зашагал по трактовой глуши.

Море почти заворожено-живое,
Заснувшее на лунной отмели.
И что-то стряпали ноготки волн
На копоти ночи.

Кто-то седой мокловицей
Все небо забрызгал звездами…

Не спалось.
Ветер,
Не унимаясь,
Окна драил лунною вуалью.
Беспрестанный шум в лагуне памяти
Все чего-то своего искал,
Неугомонно терзая моего берега кромки.
Очень неуютно в пасти комнаты,
Где даже сферы ногтей по-рабски
отражают луны.
А где мой свет?
Каждую ночь темнота справляет
панихиду
По мебели,
Посуде,
Прочим вещам.
Все упивается тьмой.
Живыми остаются только мои глаза:
За оправой очков – светлячки,
А весь я – тьма.
Лишь нервы высвечиваются обрывками,
Узелками на память,
Как бахрома.

Каждую ночь темнота справляет
по мне панихиду.

А под утро я, засыпая, вижу
Утенка гадкого,
Ставшего лебедем белым,
Цветник из солнечных георгин
И рядом ту,
Которую так хочется встретить.
Сон переливается ее локонами.

Просыпаюсь.
Истома в суставах.
Просыпаюсь не просыпаясь.
А за этой стеной одинокой
Люди,
Привыкшие к каждому своему шагу,
Не считая шагов,
Проходят,
Как имена городов,
Что уходят в монахи
В торжественной рясе гимна
Непричесанных мыслей.

– 1 —
Туча была большая.
Собака была большая.
Темная ночь ее зрачков теплилась, как острова,
Нагретые летним днем,
По фонарям зрачков хлестало ветром с дождем.
Дождь шел.
Дождь падал мокрыми потоками расплавленных
минералов
на черную кровь асфальта,
Что запеклась на проезжей части.
Автомобили,
Точно чужие люди,
Вдаль уносились
Без оглядки,
Мигая красно-желтыми подфарниками,
И не оглядываясь на крики реклам,
Чей свет,
Не выдержав собственного веса,
Падал неоновыми криками
На лица,
Тени,
Окна
И плакали отраженьем поверьев конусные
отражения города.
Люди спешили в дождь.
Скрипела автобусов дрожь натужных рессор.
Листьев метало сор.
Их безропотная желтизна по ветру летала,
Носясь книзу,
Кверху,
Срываясь останками лета с деревьев.
Теней осунувшихся борода мокро пятилась
краями улиц
подобьем нахохлившихся куриц.
Люди спешили в дождь.