Борис Губерман - Потерянное сердце

А говорили:
– Музыка кончилась…

Свет внезапно рассек,
Точно вскрыл через силу,
Челюсти ночи,
И на всем этом черном пространстве
Белые снежинки зароились
Белым танцем из «Лебединого озера»
В такте ниспадающей мелодии снега…

Снег идет,
Снег идет к нам,
Не прячьтесь от снега:
В его белой пушистой душе
Бьется трепетный теплый холод.
На морщинку ладошки
В ореоле света
Прильнула снежинка-звездочка,
Вы ловите такие же звездочки,
Что нам так не хватало в детстве,
Не дарили,
А вы дарите…
Вы дарите снежинки
И не бойтесь:
Они не растают,
Память не тает,
Разве ж можно забыть о подарке,
Который вам дарят душою подарка?!!
Вы дарите снежинки,
Всем дарите,
Дарите,
Да —
ри —
те,
Дарите!!!
Мириады их искрящего блеска
В лунном свете.

В наступившем солнечном утре
Снег сверкает мириадами блеска
Разнаряженный блеск-радужку.
Человечек-малышка,
Милый маменькин гномик,
Не ступай даже бережным шагом
По моей бархатной белой кровле.
Подожди,
Полюбуйся,
А не то сотрешь
Разнаряженный блеск-радужку
С моего одеяния,
С короны,
Венчающей сверкающую тогу радости.
Видишь,
Лучики-блестки
Паутинок тоньше
Раскружились,
Раскаруселились,
Так и брызжут от разнокрасья.
Человечек-малышка,
Милый маменькин гномик,
Подожди,
Не ступай даже бережным шагом,
Мы лучаем фантазию,
Спрятанной в сказках,
Белых,
Добрых
На сон колыбельный.
Если горстью собрать нас
И в вазу хрустальную
Просто бросить,
Мы – лучаем фантазию…

По потолку,
По поверхности век,
По одежде,
По всем предметам
Реверансом вальсирующим
Краски,
Полутона
Затрепещут
И медленно-медленно
Растворятся в новые соцветия.
Даже слова,
Что затерты,
Издерганы повседневностью,
Станут красками.
В менуэте вальсирующих красок
Все это преломляется
В гранях вазы хрустальной
Магией расцветок,
Пока не растают,
Не расплещутся
Сквозь узоры симметрий граней…

Человечек-малышка,
Милый маменькин гномик,
Осмотрись,
Подожди,
Не ступай,
Мы лучаем фантазию,
Спрятанной в сказках,
Белых,
Добрых
На сон колыбельный,
Не ступ…

Взять бы крылья огромной птицы
И окунуть их в начало утра,
Когда еще не видно ни зги,
Когда стихи только начинают просыпаться. —
Ты проснись со стихами,
Когда зажигается на краю планеты
розовая стремительность солнечного пламени,
И разгораясь все ярче и ярче,
Жжет и рушит все черное:
Черные тени,
Черные мысли,
Черную черствость —
СТИХИ ДОЛЖНЫ ГОРЕТЬ БЕЗ КОПОТИ!!!

Горит в зеницах,
Жаждой опаляя,
Манит к себе упругих кромка губ
И страсть пьянит,
А блеск в глазах все ближе,
Ярче,
Ярче.

Сомкнулись страсти губ.
Пей поцелуй,
Как в самую жару с землей обнявшись
И пить родник,
Не насыщаясь,
Жадно,
Жарко,
Страстно.
Пей поцелуй,
Чтоб слиться единеньем в порыв единства,
Двух в одно.

Пей поцелуй.

Небо вдруг одело маски ужаса.
Белая улыбка у вулкана вздрогнула,
Наполнилась рокотом грохота.
Многотонные вулканические бомбы
Перышками драчливых петухов взлетели
И покатились,
Покатились по круче.
Масса горы,
Задыхаясь,
Вновь вздрогнула
И кипящая лава горлом пошла,
Покашливая, как чахоточный.
Огненность,
Фантазируя клубами черного дыма
И радуясь полной свободе вандала,
Черным вторгалась в голубую свободу неба.
В черное вплеталось зловеще-пунцовое,
И заклубившись,
Ощерилась дымностью в прозрачную
синь небосвода,
Вонзаясь медленно,
Степенно,
Грозно
Над пространством бегущих в ужасе людей.
В них,
В каждого точно плеснуло адом:
Страх вселялся в людей безумством
И город был полон гибнущего одиночества:
Каждый погибал сам по себе.
Кто-то мертвец на своих плечах сдерживал свечу
огромной колонны,
А из-под черного свода лился дождь
раскаленных
камней и пепла.

А ночью над ними мерцали
Точки вселенной,
Точно зубы в оскале,
Выбитые из челюсти.

Боги умеют лишь мстить.

Осторожно:
Не душите горло!
Осторожно:
Не бинтуйте горло!
Дайте горлу говорить свободно.
Горло может закричать грозно
Или в плаче расплескать «больно».

Дайте горлу задышать вольно.

Тяжко,
Тяжко быть медведем
Гладким,
Коричневым,
Блестящим от лака,
Быть игрушечным,
Понимать,
Что игрушечный,
И игрушечно пялиться
в знакомо-приевшиеся лица,
Молча переносить все перестановки
И хранить скрупулезную жадность
в собранных во мне копейках.
Я стою.
Я сношу их взгляды.
Я самый жалкий из всех медведей:
Я даже не плюшевый,
У которого могут оторвать любую лапу. —
Он хоть совсем детский.
А я жесткий,
Я из гипса,
А я неподвижный —
Я из мира копилок,
Прошу вас лучше меня разбейте
Или спрячьте от детства подальше
Без звона монетного.

Крикни,
Крикни сильнее,
Врываясь в эхо во всю мощь легких,
И неожиданно смолкни.
Тебя,
Как и стоящие вкруг деревья,
Зовет твой же голос.
Уже ты молчишь,
А голос живет,
Живет!!!
Слышишь?!
Он вновь зовет,
Будто манит,
Будто готов тебя провести сквозь чащу любую,
Сквозь буреломы желаний.

Далеко он зовет тебя,
Твой голос.

Вы плывите,
Плывите за волнами вслед,
Туда,
Где плывут облака,
И как крик журавля,
Погибают:
Он тает вначале,
Становится тише
И совсем притихший
Тает в безоблачье…

Меланхолия, как крик журавлиный,
Как плытие в никуда.

Разбежались,
Спешат,
Торопятся
Выше,
К самому верху деревьев.
Омываются листья бликами от воды.
И плетут торопливую сеть.
И грешат разговорами дивными,
Мне же кажется
Чью-то песню
Я подслушал здесь славную,
Нежную.

Всей пятерней едва воды касаясь,
Кистью рассеиваю капельки прямо
в межрядье волн.
Река,
Как невеста,
По проседи света пошла в колечках.
Лицо твое вдруг всколыхнулось от волны набежавшей,
Но осталось прекрасным по-прежнему,
А на нем,
Заигрывая друг с другом,
Ласкались солнечные блики.
Рука твоя,
Как талисман на отраженье,
Вскоре совсем превратилась в ночь.
А там,
Где личико твое отражалось,
Появились отражения звезд.