Анна Гайкалова - День девятый

– Мам, я хочу в институт поступить.

– Зачем тебе это надо? Молодость гробить!

– Что-то я поправилась, надо бы похудеть!

– Зачем тебе это надо?!

– Мам… А в постели бывает приятно?

– Зачем тебе это? Притвориться не можешь?

– Я мечтаю попасть в аспирантуру!

– Зачем тебе?

– Надо отдать ребенка в детский сад.

– Зачем?

– Мне бы… Я хочу… Надеюсь… Я должна… Вот бы…

– Зачем? Тебе?? Это??? Надо?!

Мама!!! Мама, мама.

В одних сюжетах меня словно что-то держит, в других я снова свободна. Позволяю лепесткам удалиться. Ни о чем не жалею, ничему не удивляюсь, ничего не хочу изменить. Вот такая у меня была мама.

Отмечаю, что «была» как раз я сама. А мама моя есть и будет, наверно, еще очень долго, потому что ничего ей не надо, все у нее легко, не ест она себя поедом, не живет, не прощая себя. Мужчин она всю жизнь в грош не ставила, но они ее обожали. Она все время изображала дурочку и веселилась, когда общалась с ними. Ну и ее коронное: «Ах, какой ты умный!». После этой фразы мама всегда складывала пухлые губки бантиком, а руки – под грудь, слегка ее приподнимая. И все знакомые мужчины, даже те, что годились в женихи не ей, а мне, не сводили с нее глаз. Мама этим умело пользовалась, подарки принимала разные, и мне это представлялось отвратительным. Она себя вела как дрессировщик с кнутом. Ты – прыг. Теперь – ты. Ну а сейчас – вы оба! На всех ездила, все были виноваты, сама жила как порхала. Вот и живет до сих пор. Удивляет меня теперь только одно. Как я умудрилась дожить до сорока пяти. Вполне могла бы съесть себя значительно раньше.

Я подумала, что все-таки «тот свет», на который попала, однообразен. И цветок мой не так объемен, как могло показаться. Но он плотен в разрезе, это значит, что я проживала много подобных ситуаций. Нет, выразилась неточно. Ситуации разные, но в них была одна главная эмоция, какое-то специфическое состояние, в котором я постоянно делала один и тот же выбор, испытывала одно и то же чувство, оказывала одно и то же предпочтение.

В детстве и юности стыд застилал мне небо. Кажется, я не могла пробиться к пониманию именно из-за стыда, который сковывал во мне способность мыслить. В зрелости это чаще всего были разочарования. От несложившихся отношений и от отношений уже существующих. С мамой, с мужчинами, с дочерью.

В луче моей интимной жизни, который я сейчас рассматриваю, случались пикантные моменты. Отторжение, с которого все начиналось, прошло вместе с непросвещенностью. Сначала я притерпелась, а позже вошла во вкус. Но в глубине души всегда считала это занятие постыдным, как мне втолковывала мама, как вообще было принято считать в мое время. И до конца избавиться от этого так и не сумела. Поэтому даже в минуты, которые могли бы принести радость и тем самым продлить мою жизнь, я все равно считала, что занимаюсь чем-то неприличным, за что обязательно понесу наказание в свой срок.

Мои отношения с дочерью – несколько объемных блоков, располагающихся друг за другом. Пока я это осмысливала, цветок-светило то приближался, то отдалялся, поворачивая лепестки разными гранями, чтобы можно было рассмотреть интересное.

Возникла пауза, в которой я подумала о том, что пытаюсь систематизировать свою жизнь. Может, мне предстояло что-то выбрать? Или этот выбор должен быть сделан за меня кем-то, кого я не вижу, но кто, несомненно, есть? Ведь не одна же я здесь…

Цветок, мерцая лепестками, надвигался.

Я не чувствовала усталости, но бодрости тоже не было. Ни разочарований, ни раскаяний, ни радости, ни подъема. Единственная эмоция, которая за мной сюда просочилась, – удивление от того спокойствия, с которым мне теперь удавалось себя принимать. А удивлялась я всякий раз, когда осознавала, что мною там, в мире живых, движет. Двигало, так вернее.

Впрочем, все эти времена – прошедшее, настоящее – я прибегала к ним по привычке, думая все еще так же, как при жизни. И вдруг мне стало интересно, сколько времени прошло с тех пор, как я умерла. Этот интерес – убедительный, как трезубец, – пробил стену между мной теперешней и тем, кем я была.

Я увидела больничную палату, где неподвижно и некрасиво застыло мое тело. Простыня, пришедшая в движение во время агонии, медленно сползала на пол. Времени не прошло!

Возник звук – продолжительное «з-з-з» среднего регистра, он сопровождался вибрацией и свечением. Звук и свет исходили из центра меня мыслящей, меня удаленной от плоти, меня сохранившейся. Звук возникал от моего контакта с реальностью, или как еще можно назвать то, что считалось жизнью много лет. Знание далось независимо, без всяких просьб с моей стороны. Я получила ответ на свой вопрос и теперь знала, что времени для меня не существует и нужно продолжить изучение своего светила-цветка. Вот что было сейчас самой важной задачей.

Рожденная мною девочка. Прежде всего, я совершенно не жаждала материнства. Это только желание Осипа, который намного меня старше и сознательно стремился иметь семью. Я же хотела учиться, работать и стать независимой. Стыда из-за этого я сейчас не чувствовала, но и симпатии к себе тоже. Почему я была такой, ответить не удавалось.

Возможно, пойму это позже. А пока я рассматривала себя беременную с тяжким токсикозом. На смену тошноте и полуобморочному состоянию пришли огромный живот и головные боли. Но ничто не могло изменить образа жизни моего мужа.

Мы жили вместе со свекровью, а свекровь моя – особа старой закалки. У нее свой круг общения, свои интересы и убеждения, она совмещала походы в еврейскую общину с пением в хоре старых большевиков. Почти каждый вечер свекровь принимала своих знакомых и вела с ними светские беседы. Я плохо себя чувствовала и сидела в своей комнате. Впрочем, если бы захотела, могла быть и с ними, но тогда, как молодой хозяйке, мне пришлось бы подносить им чай. Это занятие не для меня, на мой взгляд, они сами должны проявлять ко мне внимание, раз я в положении. Но никому это даже в голову не приходило, и я злилась.

Ночами было еще хуже. Муж привычно расписывал пульку в обществе друзей и их жен. Среди них – две еврейки, по-моему, у Осипа с каждой из них когда-то были отношения. А может быть, и продолжались, мама говорила, он на все способен даже при беременной жене. Взгляды этих дамочек на моего мужа перехватить нетрудно, да они и не скрывали. Становилось особенно гадко, получалось, меня даже не остерегались, а значит, ни во что не ставили как женщину. Я могла бы с ними конкурировать, доказывать право на внимание мужа, если бы не этот живот, но теперь я чувствовала себя обслуживающим персоналом на самой дальней кухне какого-нибудь графского дома. Естественно, я все высказала Осипу, как учила меня мама, но в глубине души считала, что это из-за ребенка, который так меня изуродовал. Конечно, Осип уже старый, ему тридцать с гаком, а я молода, и можно было не спешить.