Анна Гайкалова - День девятый

В луче моих бесконечных хождений между гостями мужа и свекрови то и дело возникала досада по поводу собственного «нетоварного» вида. Похоже, я была твердо убеждена, что успех обеспечивается только внешними факторами. Сейчас без всяких опровержений и доказательств мне ясно, что, бедная, я заблуждалась. Снова испытала симпатию к себе-глупышке. Как же я намучилась, бедолага, из-за незнания элементарных вещей.

Поспешила дальше и остановилась, погрузившись в следующий сюжет.

В раскрывшемся луче, как на экране в кинотеатре, начинаются роды. Осип нервничает, но и ликует, отмечаю это между схватками. Снова негодую. Как может он ликовать, когда у меня такая боль?! Его глупые слова о том, что он врач и все проходит нормально, меня возмущают. Он черствый, черствый! Правильно мама говорила, все мужчины эгоисты. Мне плохо, конечно, из-за ребенка, разве мыслимо причинять живому существу такую боль!

Роддом имени Грауэрмана, говорят, хороший. Тут есть знакомая врач. Но на меня все равно никто не обращает внимания, когда Осип уходит.

Сижу на стуле и умираю. Хочется выдавить свой живот как подростковый прыщ. Надеюсь, будет мальчик и ему никогда не придется такого испытать! А если девочка, то пусть у нее не будет детей! Мама! Почему ты мне не сказала? Как ты могла допустить, чтобы я попала в этот ад?! Не могу больше! Не мо… Ыыыыы!!!!

Ну надо же. Какая трагедия. Глядя на себя рожающую, я испытала соблазн снова сказать «она». Неужели я могла так безобразно себя вести? Все еще находясь в этом луче, предположила, что ко мне понемногу снисходит некая мудрость, потому что не стало нужды раздумывать об относительности любых человеческих переживаний. Со стороны я сочувствую бедняге себе, даже усмехаюсь немного, насколько это вообще возможно сделать вне плоти. Сейчас все кончится, родится крохотная девочка, и вместе с ней, как это бывает всегда, новое летоисчисление.

Я по-прежнему в луче. Растворяюсь в покое. Сейчас я увижу своего сына. Только богатырь мальчик мог так измучить свою родительницу. На фоне стены в белом ободранном кафеле – акушерка. Велит мне посмотреть, кто родился. Я и так знаю, но послушно открываю глаза пошире. Нет. Этого не может быть. Нет!

Мое возмущение при виде дочери сравнимо разве что со страшным предательством, последствия которого необратимы. Ужасное чувство возрастает. Смотрю в ее лицо. Проваленный подбородок. Жуткая длинная кособокая голова. Красное сморщенное тело. Ничего более уродливого я даже и представить себе не могла. А какая маленькая! И вот эта паршивенькая закорючка – мой ребенок? Это убожество? Это страшилище? За что?

Теряю сознание. Медики бегают, суетятся, но трещины в пространстве не возникает, жизнь вне опасности.

Стоит живому человеку только-только заснуть и вдруг проснуться от резкого звука, сердце очень сильно колотится, и кажется, разорвется. Если бы раньше я верила в душу, то подумала бы, что она отделяется от тела, когда человек засыпает, и стремительно направляется куда-то туда, где может набраться новых знаний, куда-то далеко, во что-то, ни с чем земным не соизмеримое. Резкий звук, который будит человека, заставляет душу буквально грохнуться вниз. Это падение сокрушает тело, поэтому так сильно бьется расслабившееся и собравшееся отдыхать сердце. Раньше я ни о чем подобном не думала, но сейчас оказалось – знала всегда, потому что эта информация для меня не нова.

Точно так же, как грохается, возвращаясь, душа в едва уснувшее тело, мое бесстрастие пробила эмоция. Собственная эмоция обрушилась в эпицентр мысли взрывами электрических разрядов. Это чувство – сострадание к ребенку – было мне совершенно неведомо и потрясало тем больше, чем глубже я осознавала, что новорожденное дитя слышит и понимает каждую направленную на него мысль. Я сильно разволновалась и оказалась снова далеко от своего цветка, даже потеряла из виду тот луч, в котором только что пребывала. Я увидела достаточно, чтобы наконец об этом поразмыслить.

Живой человек сказал бы, что его сердце в этот миг очень сильно забилось. Но здесь все не так. Вместо тела сгусток мыслящей энергии, имеющий свой центр и свою периферию. Мне пока не удавалось увидеть себя со стороны, и я не знала, какого я цвета. Вместо ударов сердца были искры разрядов, они случались тем ярче и тем чаще, чем сильнее мое ощущение. Я пребывала в смятении, вспоминая, что рассказывали мне подруги о первых минутах их материнства. Рождались, конечно, на моем веку и долгожданные, заранее любимые дети, но бывали случаи похлеще моего, и сейчас мне было чертовски жаль детей, которых так встречали на Земле.

«Закорючка, убожество и страшилище». Вот слова, которыми я встретила своего единственного ребенка. Увидела, что произошло потом. Но как знать, таились ли в этой части моей судьбы вещи, которые мне при жизни понять не удалось? Нужно проверить.

Я не хочу ее кормить. Не хочу вообще ею заниматься, она пришла, чтобы вытеснить меня, чтобы забрать мое время и силы. Все говорят – я талантлива, могла бы сделать столько полезного! Для людей, для страны. Но теперь должна сидеть дома, чувствовать спиной недовольство свекрови и мужа, не спать по ночам и слушать этот плач. Пусть он встает к ней сам, я тоже имею право выйти на работу. Мама соглашается с ней сидеть, она не сидела со мной, а теперь готова заниматься ребенком.

Мне снова расхотелось быть ею, той, что в луче. Но разделиться не получилось. Это я, и я больна. У меня послеродовая депрессия, но никто этого не понял, мой муж-врач в том числе. Меня критиковали, на меня кивали головами и поджимали губы. Меня обсуждали и называли разными обидными словами. «Зачем Ося женился на этой? Неужели нельзя было найти среди своих?»

Вижу день, когда впервые осталась одна и подошла к ребенку. Девочка плачет, беру ее на руки. Всматриваюсь в лицо. И вдруг она улыбается. Раздвоение, которое чувствую, слишком мучительно, кладу младенца обратно в кроватку. Одна часть меня по-прежнему отторгает девочку, другая хотела бы забыть обо всем, прижать ребенка к груди и больше не расставаться. Но между первой и второй частью меня – бездна, обрыв, которого не преодолеть. И это так больно, что я сбегаю. Точно так же как тогда от своей спасительницы. Не оглядываясь.

Я снова оказалась вне сюжета. Заискрило. Пространство, окружающее цветок, изменило цвет, пройдя весь спектр до почти черного. Цветок засиял в темноте очень похоже на то, как светятся звезды. Совершенно новая картина, ничего подобного прежде не случалось! Неужели нашла?

Два побега, определившие судьбу. Результат первого побега мне уже ясен. Слишком объемны лепестки моих собственных попыток спасти кого-нибудь и тем самым заочно рассчитаться. Попыток, которые ни разу успехом не увенчались. Сбежав от своей спасительницы, не вступив с ней в контакт, я обрекла себя на вечный поиск компенсации.