Анна Гайкалова - Семьдесят шестое море Павла и Маши П.

Улыбка померкла на лице мальчишки, Володя понял, что мать говорила об отце. Не подведет, значит, не умрет, не оставит его…

Владимир Иванович вздохнул и, с твердым решением не подвести Павла, вернулся к рассказу:

– Она считала, что так мне понятнее будет. Она вообще заводная была, энергичная! Представь: когда стирала, я всегда думал: «Как это у нее в кровь пальцы не сдираются?», так она гремела доской по корыту. Вот и я у нее, как стиральная доска, за каждый свой вопрос ходуном ходил. Назиданья никакого, а примеров могла привести множество. Соответственно между нами не было недосказанности.

Павел напрягся так, что чуть не выдавил обратно съеденный суп.

– Дядь Володь, – сглотнул. Сейчас он не мог поднять на священника глаз. Показалось даже, что посмотрит и заплачет. – Я спросить хотел. Знаю, что знаете!

– Спрашивай, сынок.

До слез осталось всего ничего, одно словечко. У Павла задрожали руки, под столом он сжал кулаки и впился ногтями в ладони.

– Мама мне не говорит, хоть я спрашивал сто раз. Два раза. Скажите. Я хочу знать, кто мой отец? То есть, если это вы мой отец, то я…

Выдержки не хватило, слезы потекли сами, Павел вытащил кулаки из-под стола и, не разжимая рук, вытер глаза.

– Вон оно что! Ах ты, Господи! – Порывисто вздохнул Владимир Иванович, готовый к чему угодно, только не к такому повороту. Подвел парня, подвел, а ведь обещался не подвести! Он вскочил, подошел к Павлу, обнял, отодвинулся, прошагал туда и обратно небольшое помещение трапезной дважды. Священник двигался слишком поспешно, даже суетливо, Павел почувствовал это и внезапно необъяснимо для самого себя понял, что ошибся, и все не так, как рисовалось в мечтах.

Мир качнулся. Звездочка выпала из рук в темную студеную воду и медленно гасила лучи где-то в глубинах Павлова колодца, из которого теперь ему предстояло выбраться на землю, но проще бы рухнуть вслед за ней и, пролетев сто дон, разбиться в осколки.

Владимир Иванович тщательно подбирал слова. Он не был отцом Павла и, как будто оправдываясь, рассказывал теперь, как с детства любил Нину Дмитриевну, как надеялся и звал ее замуж, и как она раз за разом отказывала ему. Как появился вдруг в ее жизни сильный и удалой пограничник, и как неожиданно для всех замкнутая Нина влюбилась. Говорил одно, вспоминал другое, давнее, скрытое.

– Сынок. – Зоя Васильевна вошла в комнату босиком, испачканные уличной грязью боты и туфли по привычке оставила в коридоре за дверью, и один бот отскочил от стены, черной кошкой бросился под ноги хозяйки. Она споткнулась, испачкала чулок. Наклонилась, выставила взбунтовавшийся бот вон из комнаты, сняла пальто, встряхнула от дождевых капель, попросила: – Дай плечики, – и уселась растирать ступни в чулках непрозрачного бежевого цвета. Чулки у нее были всегда одинаковые и все с зеленоватыми пятками.

Володя поднялся из-за письменного стола, достал из шкафа вешалку, повесил тяжелое драповое пальто, разровнял руками и водрузил на крюк у окна. Надо, чтобы просохло, рядом с батареей вернее.

Зоя Васильевна обычно и входила в дом шумно, и дела свои вершила азартно, с каждой чашкой как с живой разговаривала. Но в тот день она вела себя необычно, сидела, свесив голову вниз, все растирала и растирала ноги, оторвалась наконец от них, распрямилась, поморщилась и застыла.

– Мам, ты что? – Володя обеспокоился. – Ничего не случилось? У тебя вид, я даже испугался. Ты как себя чувствуешь, не заболела?

– Нет-нет, я нормально. – Заговорила тихо. – Спасибо, сынок. Ты вот что скажи мне, – Зое Васильевне как будто что-то мешало поднять на сына глаза, – ты Нину нашу Прелапову давно в последний раз видел?

Нине двадцать четыре, Володе двадцать семь. Дай ему волю, он бы каждый день с ней встречался, не расставался бы совсем, но не мил он Нине, вот и не идет к ней. То есть идет, конечно, но не так часто, как раньше, как ему хотелось бы. Нина стала учительницей – немногословной, категоричной. Она еще красивее, чем раньше, только теперь к ней на козе не подъедешь, в помощи она не нуждается ни в какой. Да что там говорить, не нравится ей Володя Бережков!

– Месяца два наверно… А что?

– Месяца два. – Зоя Васильевна нахмурилась, подняла все же на сына глаза, посмотрела мельком, нижнюю губу прикусила немного, растянула щеки, подбородок поджала. – А какая она была тогда? В каком настроении?

– В неразговорчивом, как всегда. Да мы и не общались почти. Я приехал навестить, и… Возникло какое-то напряженье. Мне показа-лось, она не то, что общаться, видеть меня не хочет. И я ушел. А почему ты спрашиваешь?

– И ты с тех пор ничего о ней ни от кого не слышал?

– Да что случилось, мам?! – все это было совершенно не похоже на обычное поведение матери, и Володя занервничал не на шутку.

– Даже как и сказать-то тебе, не знаю. Да ладно, что уж там душу томить. – Зоя Васильевна спину выпрямила, хрустнула позвоночником, провела руками спереди, то ли по платью, его расправляя, то ли проверяя, как там ее собственное тело, не таит ли в себе нежданного сюрприза. – Нагуляла наша Нина, вот что случилось. С животом она, а мужа нет. Кто, что – ничего не знаю. Эх, Ленка ты моя Петровна, – с тоской, но как-то не по-доброму вспомянула Зоя Нинину мать, – что ж ты понаделала такого, подружка моя, господи, прости, а теперь поди в гробу ворочаешься… Володя не верил своим ушам. Он дернулся, закашлялся, сел, встал снова… Как же так? Нина беременна?! С животом? И замуж не вышла, и им, единственным близким своим людям, ничего о себе не сказала? Но этого не может быть!

– Почему же не может быть? – мать словно мысли его услышала. – Очень даже может, жизнь наша проклятущая. Да и нет там мужа никакого. Нет вообще никого. Ты мне лучше скажи, что теперь делать будешь? Не чужая ведь, Нинка-то наша.

Володя смотрел на покрывало. Странно, почему он раньше не замечал этого сочетания вылинявшего рыжего и темно-коричневого, он вообще никогда не думал о том, какого цвета покрывало на диване, а оно оказывается неприятное, неприятное! Странно, мама всегда так следит, чтобы в доме было нарядно, а какое покрывало лежит, что же, не имеет значенья?..

– Ты меня слышишь, сын?

Но у него сместилось чувство времени, он словно себя потерял. Ничего подобного тому, что случилось с Ниной, он не предполагал никогда, на миг показалось даже, что наступил конец света. Так значит, нет мужа? Но как же? Кто?!

– В себя приди. – Зоя Васильевна и сама очухалась, и сына на землю вернула. Так часто случалось, что она отвечала на вопросы, которых он задать еще не успел. – Не конец света. И ничего я не знаю. Выглядит она плохо, плачет. Но молчит. Только слезы текут, да отощала вся. Я ее на улице встретила. Ты бы поехал к ней, если, конечно, ты… Подожди! Не сегодня! Я хотя бы поесть дала… Куда…