Анна Гайкалова - Семьдесят шестое море Павла и Маши П.

Она не поверила своим глазам, решила, что все это ее дурная фантазия. Но тот, что в красном, сомнения развеял.

– Давай, просовывай его в петлю, – приказал он одному из своих спутников. – А ты держи виселицу, раз она не прикрепляется. Казним уже это чучело и дело с концом!

Самый маленький из парней поднял приговоренного, лапы его висели безжизненно, второй парень надел петлю от виселицы на ладонь и потянулся к голове щенка.

– Вы что делаете! – Маша задохнулась. – А ну. отдайте собачку! Ты, козлище, а ну, пошел вон! – Она пробежала пару шагов и остановилась напротив мальчишек – руки в стороны, варежки выпали и спланировали вниз. Двое попятились, озираясь. Младший парень выпустил щенка, он шлепнулся о землю, как куль. Но тот, что крупнее, в красном, не из робких. Повернулся к Маше, нежно-розовое с пухлыми губами его лицо искривилось в брезгливой гримасе. Он поднял согнутую в локте руку, а затем описал кистью полукруг вниз:

– Завязывай! – тон его был ленив. – Ты кто вообще, чтоб тебе отдать?

– Отними, если такая смелая! – подхватил второй.

– Пошла отсюда, цапля драная, а то получишь! – подпел третий.

Маша, тонкая даже в плотном пальто, выглядела младше своих семнадцати, но все же лет на пятнадцать тянула. Она осознала, что два коротышки не слишком опасны, а мальчишка в красном нагл настолько, насколько и жесток. Но что-то уже завихрило, заработало, она хотела бы схватить щенка и убежать, вместо этого подошла совсем близко и со словами «пришибу, поганец тошный», изо всех сил толкнула красного в плечо. Он упал, сел на зад, тут же вскочил и с размаху ударил Машу в грудь.

Началась драка с воплями, вскриками и обещаниями придушить, убить, и показать все, что приходило на ум.

Маша и парень в красном катались по земле, как попало лупили друг друга, и Маша с удивлением понимала, что продолжает думать.

Сначала ей показалось несправедливым, что парень дерется с ней, девушкой. Потом она прикинула, где несчастный щенок, чтобы паче чаяния его не раздавить. После этого ей пришла мысль, что два серых, которые пока стояли неподалеку и не ввязывались в драку, могут со щенком удрать или вступиться за дружка, тогда она точно ничего не сможет сделать.

Маша изогнулась, широко раскрыла рот, изо всех сил обхватила зубами ухо красного и сжимала зубы до тех пор, пока не раздался вопль, а у нее во рту не разлился вкус крови.

Красный с ревом оторвался, чем сделал себе еще больнее, оба серых пока топтались на месте.

Маша вскочила, огляделась и, неудовлетворенная результатом, подобно разъяренной кошке, вцепилась ногтями в окровавленную физиономию маленького изверга и провела крепкими ногтями, сильно их вжимая, сверху до самого его подбородка.

– Вали отсюда, свинячий потрох! – Маша задыхалась, ее трясло. – Проваливай, скверна, хомяк безнадежный!

– А-а-а! – заорал красный, лицо его, перекошенное болью и испугом, сочилось кровавыми полосами. А Маша все налетала и налетала, норовя снова добраться до головы парня, она не могла остановиться, и мысли покинули ее.

– Дура! Гадина! – Держась за ухо, выл покусанный, но вдруг остановился. Машины щеки полыхали, окрашенный кровью рот перекосился, скрюченные пальцы снова развернулись к его лицу. Она облизала губы, вкуса крови не ощутила, присела, подняла с земли осколок кирпича и неожиданно для себя прошипела:

– Не уйдешь, хана тебе, тварюка потная, ночной горшок! Считаю до трех! – И подняла руку. – Раз! Два!

На «три» мальчишки бежали.

Маша успела услышать, как красный обещал двум серым что-то пренеприятное. Она оглянулась, подскочила, схватила щенка, лежащего в неживой позе мордой вниз, в ужасе перевернула…

На нее смотрели глаза. Карие, спокойные, совсем человечьи глаза. И никакой боли в них не было.

Маше показалось, она сходит с ума, дико заломило во лбу. Она присела на корточки, попыталась развязать веревки, но руки тряслись, а узлы и на передних и на задних лапах были затянуты туго. Она бы разрыдалась наверно, но в этот миг отчетливо услыхала: «Дома развяжешь. Иди домой».

И Маша побежала домой, больше не раздумывая о том, что произошло.

Дома уже нервничали, и дед Попсуйка находил всем невообразимые занятия.

Павлу пришлось ввинчивать внезапно перегоревшую лампочку в коридоре, дед грозился упасть в темноте. Потолки высокие, лестница кособокая, ее из всех сил, прямо-таки врастая в паркет, держала снизу крепкая Нина Дмитриевна и переживала вслух, что стремянка качается все равно.

Владимир Иванович чинил кран в ванной, который совершенно не к месту прорвало, вода хлестала, а дед Попсуйка, шаркая ногами и шелестя речью, приносил то прокладку, то плоскогубцы, то отвертку, постоянно путаясь и выбирая из ящика с инструментами не то.

В своих походах туда и обратно он не забывал Нину Дмитриевну, спрашивал, не больно ли рукам, предлагал помощь, отчего Прелаповы отнекивались, отмахивались, и один раз Павел действительно чуть не свалился с верхотуры, перепугав мать.

Дед Попсуйка, усмотрев такую картину, едва улыбнулся, но, к счастью, этого никто не заметил.

Лидия Александровна извинилась и ушла к себе, сказав, что у нее осталась недоделанная работа.

Маша не смогла найти в кармане ключи и позвонила в дверь. Испуг настиг ее и пошел по восходящей, пока она бежала по Нижнему и Большому Кисловским, а потом по улицам Герцена и Грановского, прижимая к груди свою добычу. Спасенный щенок оказался довольно тяжелым, он сползал на живот, Маша его перехватывала, пугалась, плакала, ее трясло. В дверь она звонила и звонила, да так, что открывать прибежали все, а Лидия Александровна даже опрокинула стул.

Вид Маши был настолько вымучен, что Владимир Иванович схватился за грудь, сердце стукнуло, остановилось, а потом понеслось, словно над ним свистала плетка. Павел забыл о своей душевной печали, в этот миг он снова стал мальчишкой, завязывающим шнурки на ногах маленькой подружки, он первым выскочил из квартиры и подхватил Машу сначала за локоть, а потом на руки, внес в дом. Нина Дмитриевна вскрикнула, дернулась к Владимиру Ивановичу, потом к Маше, а, увидев, что сын держит ее на руках, побежала к сумке за валидолом. Лидия Александровна протиснулась вперед и тут же вынесла вердикт: «На девочку напали! Милиция!» и рванулась к телефону, но ее остановили.

– И правильно, и верно… Аз мы лост зэх трайтн, фартрэйт мын 4 4 Если позволить себя топтать, затопчут – идиш. … Дома Марийка, дома, вот и хорошо, вот и слава Богу, – зашелестел дед Попсуйка и заходил, заходил между всеми, поглаживая то одного, то другого, – и ничего не случилось, ничего не случилось, все ладно, все дуже добре 5 5 Очень хорошо – украинский. ! И лампочка-то у нас горит, горит, и кран-то починили, починили, и девонька-то пришла, пришла наша девонька. А ты поставь, поставь ее, Паша, ножки-то у нее крепкие, верные. А слезы высохнут, высохнут. Ты, Володь, форточку-то, форточку открой, что-то мне душно, душно мне. А ты, Нин, не капнешь ли мне капли вот чего? И себе, и ему, чтоб поправиться. А ты что такое принесла с собой, Марийка, это у тебя что за чудо-юдо к животу приросло? Ох, отвоевала, отвоевала девонька добычу, показывай тогда, кто там у тебя, постоялец или сосед?