Анна Гайкалова - Семьдесят шестое море Павла и Маши П.

Под дедово шелестенье Нина Дмитриевна принесла капли Вотчала, всем накапала, подала, а тем временем соседи с гостями и правда рассмотрели, что перепачканная и окровавленная Маша крепко держит в руках непонятное живое существо – связанное, грязное и недвижимое.

– Кровь откуда? – выговорил наконец Владимир Иванович.

– Это не моя! Я этому мракобесному ухо навсегда откусила! Они же его чуть не повесили! – Маша снова заплакала и еще крепче прижала к себе щенка.

– А девоньке валерианочки, валерианочки, Ниночка, давай, давай, – подтолкнул в кухню дед Попсуйка Нину Дмитриевну, и она безропотно принесла капли и лафитник с водой.

– Мы его задушим! Он кто? Он хоть живой? очнулся Павел и поставил Машу на пол, разжал ее руки, взял щенка. – Кошмар. Ножницы дайте. Выпей! – подтолкнул Машу к матери.

– А вот они ножницы, вот ножницы, – дед Попсуйка словно вынул их из кармана.

Нина Дмитриевна, Владимир Иванович причитали наперебой, Лидия Александровна тоже попросила капель. Маша валерианку выпила, но раздеваться и умываться, как посоветовала Нина Дмитриевна, не пошла.

Веревки на собачьих лапах с трудом разрезали, Маша снова щенка схватила и потащила в комнату на диван, уселась и задышала на глубокие следы веревок.

Лидия Александровна оставила свои попытки навести порядок. Ее уговоры положить щенка на подстилку и на пол – кто-нибудь, принесите хоть старое одеяло, на нем же грязь, животное может быть заразно! – не помогли, Маша, как ребенка, положила щенка в угол дивана, а на пол уселась сама, глядя благоговейно.

Щенок неподвижно лежал на боку, кожа да кости, лапа к лапе, длинная шея вытянута, голова немного задрана вверх. Он мог бы показаться мертвым, если бы не вздымающиеся бока. Пару минут на него смотрели, не зная, что предпринять.

Наконец Владимир Иванович очнулся:

– Так, – вынес вердикт он. – Надо что-то делать. Машуня, раздеваться, мыться! Где шапка? У тебя ничего не болит? Давайте-ка к столу. Пусть собачка придет в себя, а мы пока повечеряем, попразднуем праздник, а, деду? И щенку надо дать воды.

Лидия Александровна взялась просматривать программу телевидения, Нина Дмитриевна что-то переставила на столе, Павел полез за биноклем, а Владимир Иванович сам принес блюдце с водой и поставил перед мордой щенка, но тот не двинулся с места. Маша пальцем стала смачивать щенячий рот, вода стекала по ободранному подбородку, к тому же щенок не моргал, и только дыхание да пробегающая волнами дрожь говорили о том, что он жив. Владимир Иванович чуть ли не силой отправил Машу умыться, переодеться и опустил блюдце с водой на пол. Павел сходил в коридор, повесил на вешалку грязное Машино пальто, не нашел шапки, и все наконец уселись за стол.

Маша с грехом пополам поведала о своем ужасном приключении, Владимир Иванович – Господи, что происходит с человечеством! – преподнес деду Попсуйке шарф, Павел подарил бинокль, а Лидия Александровна напомнила, что колбаса из спецзаказа, и просто так ее не достать, а ей вот, хоть она и на пенсии, не отказали по старой памяти. Довольный дед рассматривал бинокль и рассказывал историю о своей старой двуглазке, потерянной давным-давно, в благословенные времена, когда он вместе с Петлюрой защищал от погрома еврейское местечко.

– Так ли уж с Петлюрой, а деду? – Владимир Иванович покачал головой. – А разве ж Петлюра не сам евреев громил?

– Холиле 6 6 Боже упаси! – идиш. ! Нет, милок, никак нет. А майсе из гевен азой 7 7 Дело было так – идиш. , – дед тоже закачался, сощурился. – Симона-то Петлюру завсегда «жидивским батьком» величали, и ты не слухай, где брэшут, тут слухай, покуда я тебе живой, покуда не умер`у! Петлюра, он был благородным батьком, а не какой-нибудь падалью, вот тебе мое слово…

Щенок все еще лежал без движения, на него поглядывали, а Маша вообще не сводила глаз. Наконец он шевельнулся, Маша схватила Павла за рукав: «Смотри, Паш-Паш, смотри!», и все повернули головы к дивану.

Как будто он крепко спал, хорошо выспался и наконец проснулся, щенок поднял вверх морду, затем снова опустил ее на диван, слегка потянулся и начал подниматься.

Он вставал по частям. Сначала поднял зад и стал похож на верблюда, затем максимально распрямил до невозможности кривые передние лапы, которые оказались короче задних иксобразных, и перестал быть похож на кого бы то ни было. Серый, в проплешинах и запекшихся корках, с кудластыми клочьями короткой шерсти на сгорбленной спине, все еще стоя задом к публике, он снова потянулся, хвост, сплющенный посередине, как будто его жевали, но не дожевали, оттопырился, а его кончик принял форму непристойного жеста.

Щенок зевнул и повернул к людям брылястую морду с близко поставленными некрупными желто-карими глазами.

– Страх Господень, – сам того не ведая, нарек имя новому члену семьи, медленно качая головой, Владимир Иванович.

– Страх – Го… – по складам прошептала Маша, остальные завороженно промолчали.

Щенок спрыгнул с дивана, шумно напился, враскачку прошествовал под стол и улегся на Машины ноги. Накрахмаленная скатерть зашуршала, все наклонились посмотреть на такое чудо, но щенок никого вниманием не удостоил.

Дед Попсуйка радовался как никогда, и даже наградил комплиментом Лидию Александровну, она отмахнулась с негодованием, но словно лет на десять помолодела.

Владимир Иванович хотел было напомнить, что собакам лучше в доме не жить, нехорошо это, да и щенок большой и по всему вырастет в крупного пса, но, в который раз взглянув на дочь, промолчал.

Машу от гордости распирало, она поглядывала под стол или задумчиво смотрела перед собой, а Павел привычно раскачивался, то видя в ней прежнего ребенка, а то по глубокому взгляду, которым она оглаживала щенка, опознавал женщину, просыпающуюся к материнству.

К окончанию вечера Павел неожиданно для себя устаканился.

Он пришел к выводу, что никакого неприличия в его мечтах о Маше больше нет: она взрослая, почти студентка медучилища, и вообще ей скоро восемнадцать. Что же касается циркового антракта, при воспоминании о котором он терял способность уважать себя, то что антракт? – думал Павел, – если именно тогда ему удалось понять, что для него Маша значит. Он взбодрился, это не укрылось от глаз Владимира Ивановича и помогло тому смириться с тем, что отныне вместе с ними будет жить пес.

И только Нина Дмитриевна недовольно вздыхала, мысленно погружалась в себя и праздником осталась неудовлетворена. В этот вечер на нее не обращал внимания никто, кроме деда Попсуйки, который извлек откуда-то старый жакет с разодранными петлями и без пуговиц, при этом так горестно сокрушался, мол, не может его застегнуть, что Нине Прелаповой пришлось успокоить старика, заштопать петли и пришить к жакету новые пуговицы немедленно.