Александра Куликова - Петров. Повесть

2

Обессиленный переживаниями, Павел впал в забытье. Сколько он так просидел, он не знал, и очнулся лишь тогда, когда его окликнули:

– Юноша! Вы бы не сидели во так, на земле… холодно же ведь, простудитесь.

Пашка поднял голову – возле него стоял белый, как лунь, старичок с густой окладистой бородой. Павел в его состоянии хотел было рассердиться, что ему указывают, но сдержался, ведь он был весьма и весьма воспитанный молодой человек; впрочем, это не было главной причиной. В голосе старика слышалась искренняя обеспокоенность и забота, а его глаза смотрели на юношу с такой теплотой и лаской, с какой обычно на него смотрела его ныне покойная бабушка. Пашка вздрогнул. Он действительно очень замерз.

– Ооо… да вы и впрямь совсем продрогли! Не откажите старику в чашке чая? Я живу здесь недалеко, – всё те же мягким голосом проговорил старик, махнув рукой в сторону хрущевок, стоящих через дорогу.

Не поняв сам почему, Пашка встал с земли, и, отряхнув пальто и плотнее в него закутавшись, кивнул головой своему новому знакомому. Ему действительно было очень холодно. А где он находился, он не имел ни малейшего представления, и чашка горячего чая была бы не лишней. Пашка попытался было представить себе старичка в роли маньяка или одного из представителей какой-нибудь секты, которые, как голодные волки рыскают в поисках неокрепшей или отчаявшейся души, но он, напротив, чувствовал себя рядом со стариком в полной безопасности.

Старичок жил в ближайшем доме, и, как оказалось, в крошечной однушке на первом этаже. В его квартире пахло прополисом, какими-то травами, яблоками и ещё чем-то знакомым, однако чем, Павел не мог вспомнить. «А не „знахарь“-экстрасенс ли он какой-нибудь?» – промелькнуло было в голове у Пашки, но в ту же секунду старик включил свет, и юноша вздрогнул: его новый знакомый был одет в… рясу! Однако у юноши язык бы не повернулся назвать его попом, ибо старик выглядел не так, как по Пашкиному мнению должны были выглядеть «наглые обожравшиеся попы, жадно и беспощадно обдирающие легковерный народ».

– О, не стоит беспокоиться, юноша! Я вас не съем – добродушно засмеялся священник, словно прочитав его мысли, – чашка чая с мёдом вам не повредит, а после этого я вас не задержу. Проходите на кухню, сейчас я поставлю чайник.

– Я… мне бы помыть руки… – рассеяно и немного виновато протянул Павел.

– Конечно, конечно! Вот ванная, в шкафу над раковиной вы найдете чистое полотенце.

Пашка повесил пальто и пошел в ванную. Её обстановку составляла обычная раковина с зеркалом и небольшим шкафчиком над ней, старая чугунная ванна, машинка «Малютка», пара баков, унитаз за ширмой, да пара тазов и ковшей. Поразила же юношу какая-то необыкновенная чистота столь бедной обстановки. Он вымыл руки и полез за полотенцем – в шкафу лежала стопка старых вафельных полотенец, застиранных, но удивительно белых.

Пораженный, юноша вышел из ванной и не смог удержаться, чтобы не заглянуть хотя бы мельком в единственную комнату. Старая кушетка, пара стульев у стены, письменный стол, платяной шкаф Бог весть знает каких годов и старая советская стенка, забитая книгами и делающая комнату ещё меньше, удивили его больше обстановки в ванной. В правом углу возле окна, естественно, висели иконы с теплившейся перед ними лампадой. Под ними стоял высокий, но маленький столик с толстой книгой на нём. Пашке стало стыдно за своё любопытство, и он поспешил на кухню.

Характер обстановки кухни ничем не отличался от обстановки остальной части квартиры, и его можно было описать парой слов: бедно, но удивительно чисто. На старой газовой плите задорно шипел чайник, а хозяин квартиры накрывал на стол.

– Ну, присаживайтесь, – указал он на одну из двух табуреток. Пашка сел. На столе стояли плошки с мёдом и вареньем (похоже, яблочным), тарелки с хлебом и пирогами, печеными в духовке.

– К сожалению, я не могу вам предложить ничего посытнее для вашего молодого организма, день сегодня постный, а я гостей как-то не ждал… – немного виновато проговорил священник – Вот пироги с капустой, червячка заморить.

Засвистел чайник. Священник налил кипятка в две чашки – одну большую, другую поменьше -, и по всей кухне разлился удивительный аромат ромашки и липы. Поставив большую кружку перед гостем, а маленькую перед собой, он повернулся лицом к висевшей в углу иконе Христа, немного помолчал, перекрестился и сел за стол.

– Чуть не забыл! – всполошился батюшка и достал из холодильника (неизвестно каким образом ещё работающего старенького Днепра) маленькую баночку красного варенья. – Малиновое! Вам сейчас самое то.

Пашка совсем сконфузился и было подумал, что не сможет ничего даже взять в рот. Однако в эту же секунду в его животе раздалось задорное урчание, и он принялся за еду. Пирожки оказались чудесные, и Пашка не заметил, как все их съел. Священник наблюдал за ним с легкой улыбкой, изредка попивая чай. Его глаза, кожа вокруг которых была исчерчена множеством морщин и морщинок, смотрели на юношу всё также ласково и немного обеспокоенно, как и у церкви, где он его окликнул. Вдруг зазвонил телефон. Священник поспешно встал, извинился перед гостем, взял с подоконника старенькую Нокию и вышел в комнату.

– Алло! Да ничего, ничего, не поздно… Так… Так… Погоди, милая, не плачь, не плачь… Ну?…Так… – из трубки доносился надрывный голос плачущей женщины. Священник её почти не перебивал, лишь изредка просил не плакать, ласково называя «голубушкой» и «милой». В его голосе слышалось искреннее сочувствие и сострадание.

Пашка почувствовал, как его веки тяжелеют, и голова клонится ко столу. Он бы мог подумать, что его опоили, но ему настолько было тепло, сытно и уютно, что его сонливость, без сомнения, была следствием усталости. Это было последнее, о чём подумал Пашка, погрузившись в темноту.

Проснулся же он от того, что ему в лицо ярко светило солнце. Он по-прежнему сидел на табуретке, положив голову на стол. К его удивлению, под его головой лежала подушка, а сам он был укрыт шерстяным пледом, пропахшим лавандой. На пустом и чистом столе лежал листочек в клеточку, на котором было написано крупным почерком: «Юноша! Не стал Вас вчера будить. В кофейнике на плите кофе, если захотите. Будете уходить, захлопните, пожалуйста, дверь. Отец Алексий».

Перед мысленным взором Павла снова предстал образ священника, его белая окладистая борода и ласковый взгляд как бы смеющихся глаз. «Отец Алексий…» – зазвучал в его голове мягкий и спокойный голос его нового знакомого.

3

Валентин Евграфыч умер. Об этом Павлу по телефону сообщил староста их группы и его приятель Коля Сидоров, дав при этом понять, что «прикроет» его в университете, но только на пару дней.