Александра Куликова - Петров. Повесть

– Похороны через три дня, Паш. Постарайся собраться с силами. Мы все должны проводить его в последний путь.

– Я знаю. Почему через три дня?

– Хоронить будет его сестра. Она из «верующих» и хочет, чтобы все было «как надо». Даже попа позвала, – презрительно проговорил Коля и попрощался.

Павел не знал, что у Валентина Евграфыча была сестра. Старик как-то молчал об этом – хотя Павел теперь понимал, почему. Единственное, что ему было удивительно, так это то, что если Евграфыча хоронят «как надо», значит его кто-то когда-то крестил? Юноша покосился на шкатулку, стоявшую на самом верху книжного шкафа и тяжело вздохнул. В этой самой шкатулке лежал его нательный крест, который подарила ему его ныне покойная бабушка и который он сорвал с себя лет семь назад, когда она умерла. Пашка подошел к шкафу и потянулся за шкатулкой – та выскользнула из негнущихся пальцев и больно ударила его по голове. Потерев ушибленное место, юноша открыл шкатулку и достал оттуда небольшой серебряный крест на кожаном шнурке. Пашка закрыл глаза и живо представил себе милое лицо бабушки, ее теплые морщинистые руки, белый платок на голове и необыкновенный смолистый аромат, исходивший от нее каждый раз, когда она приходила домой из церкви. И тут его осенило – именно так и пахло в доме у отца Алексия! Пашка тут же вспомнил уютную и чистенькую квартиру священника, а потом и маленький домик бабушки, утопавший в фруктовых деревьях и розовых кустах, а потом… пропахшую медикаментами квартиру Валентина Евграфыча, его судорожный кашель, багровый от крови платок и суетливую медсестру. И в этот же момент грудь Павла пронзила необыкновенно сильная боль и ему стало нечем дышать. Евграфыча больше нет.

***

И вот он лежит в простом деревянном гробу, одетый в костюм темного цвета, который еще больше оттеняет восковую желтизну его лица и рук. При этом лицо его приобрело какое-то странное выражение – кожа, потеряв воду, совсем высохла и натянулась, отчего казалось, что Валентин Евграфыч вот-вот что-то скажет. Но он молчал…

Пашка плохо помнил, как прошло отпевание, к тому же, он был один из немногих, кто пошел в церковь. Впрочем, сами поминки, устроенные сестрой Евграфыча, как и саму сестру, он тоже не запомнил – всё это казалось ему страшным и тяжелым предрассветным сном, который ты видишь чуть размыто и никак не можешь проснуться. Павел так же смутно помнил, как его увел с поминок Коля Сидоров, но в его памяти хорошо запечатлелась торопливая суета у входной двери – кто-то уходил, кто-то заходил – и надтреснутый голос Екатерины Евграфовны, сующей ему какой-то сверток со словами: «Ты Петров, да? Валя… оставил это тебе. Ты был очень дорог ему…»

В итоге Пашка оказался дома у Коли среди своих однокурсников. Большинство из них были изрядно пьяны, однако, в отличие от их веселых и шумных посиделок, в квартире царила мрачная и унылая атмосфера. Даже Митя Денисов, балагур и просто талантливый парень, бывший всегда душой компании и не выпускавший никогда из рук своей любимой гитары, сидел в самом углу кухни и тихонько перебирал струны, наигрывая весьма унылый мотив.

Сам Павел был трезв. Может он и вовсе не пил до этого, а может и не пьянел от выпитого, однако чувствовал он себя будто был с похмелья. Коля, напротив, с трудом ворочал языком, хотя Пашка твердо знал, что тот выпил немного, так как всего каких-то полчаса назад развозил девчонок по домам, поэтому, пить начал только когда приехал домой. Юноши сидели на балконе и курили.

– Не могу поверить, что его больше нет.

– Он был очень болен, и мы все это знали, Коль.

– Просто это так… непривычно. Был человек – нет человека. И всё. Всё, понимаешь? Все его несказанные слова, все его великие и не очень мысли, все его ненаписанные труды, все его увлечения и привязанности вдруг стали ничем…

– Так сколько ты выпил, товарищ староста? – попытался улыбнуться и разогнать всю эту его тоскливую «философию» Павел, на душе у которого и так было не очень.

– Две стопки… я… ой, да ну тебя! И вообще, я совершенно не понимаю, зачем было превращать похороны столь удивительного человека в фарс с попом и кадилом! Она, наверное, этому попу еще и денег сунула. Они ж бесплатно не работают. Только всё болтают о «милосердии», «милостыне», «помощи ближнему» и прочей «евангельской» хрени, а сами за все деньги гребут – «свечечки», «иконки», крестины, свадьбы, похороны… без лоха и жизнь плоха! А ты саму сестру-то Валентина Евграфыча хорошо разглядел? Вырядилась, как монашка, четки в руках, даже платок черный нацепила, небось и квартиру его попам отпишет, или продаст и «пожертвует». На БМВ новый, ха-ха.

– Коль, не надо, а… у неё горе всё-таки…

– Горе у неё. Вот на таких они бабки и делают. ЗАО «РПЦ», млин…

Спустя еще три стопки водки ребята снова вышли покурить. Колька отчего-то стал совсем мрачный и задумчивый. Затушив сигарету, он тут же зажег новую и уставился в темное безоблачное небо. Затянувшись несколько раз подряд и выдохнув, он медленно проговорил:

– А вообще… Мы ведь никогда не узнаем, что там, за чертой, пока сами не испустим дух. Лишь тогда и только тогда, хотя тебе уже будет все равно, ты узнаешь, кто оказался прав – верующий в бессмертие души или отрицающий его. Ведь оттуда не возвращаются… Если и правда ничего нет, то ты даже и подумать об этом не сможешь, а не то чтобы усмехнуться. А если всё-таки… бред, конечно… Но если вдруг, на одну сотую доли секунды предположить, что там что-то есть? И ты стоишь и ничего не сможешь уже доказать или оправдать, а перед тобой тот, кого ты всю жизнь считал несуществующим… и вся твоя жизнь как на ладони… и… ему решать… Что тогда?

4

Павел пришел домой очень уставшим. После смерти Евграфыча прошло уже два месяца, и жизнь потихоньку начала возвращаться к привычному ритму. Даже на замену Валентину Евграфычу нашли молодого преподавателя, который вполне справлялся с возложенными на него обязательствами, во всяком случае, очень старался. Однако голова Пашки явно отказывалась следовать этому замечательному примеру – пропущенный материал и новые знания кое-как укладывались в голову юноши, то и дело куда-то пропадая и проявляясь в виде солидных «водоразделов», в которых Пашка «плавал» на отработках и семинарах. Впрочем, Андрей Евгеньевич Кораблев оказался очень понимающим человеком и терпеливо ждал, когда Павел придет в себя.

А прийти в себя ему было очень нужно. Рассеянность Пашки мешала ему не только учиться, но и спать, есть и даже делать домашние дела – в ванной комнате уже выросла целая гора грязных вещей, в которых то и дело пропадал его кот.

И вот в очередной раз из ванной раздалось жалобное мяуканье. Павел пошел на звук и вскоре извлёк из-под завалов рыжий комок шерсти, гордо звавшийся Чебуреком, или сокращенно Че. Наглая зеленоглазая морда, удостоив хозяина лишь мимолетного взгляда, проворно вскочила на спинку кресла и начала устраиваться поудобней на чёрном вельветовом пиджаке Пашки.