Виктор Минаков - В смутное время. Рассказы и фельетоны (1984—2008 гг.)

Ковров возглавляет «Службу быта» давно, и потому считает вправе добавить: «Ты еще молодой директор, и ты должен работать так, чтобы завоевать авторитет в коллективе! И у меня тоже! Что, кстати сказать, очень немаловажно!

Все планерки – и плановые, и внезапные начинались по давно установленной схеме. Люди, вызванные на них, долго выдерживаются в приемной в ожидании звонка генерального – приглашения в его кабинет. Звонок, всегда резкий, бьет бичом по натянутым нервам. Каждый сразу стремится придать себе деловой озабоченный вид и прошмыгнуть на укромное место, не привлекая внимания придирчивого хозяина кабинета: ничего хорошего такое внимание никому пока что не приносило.

Ковров молча, внимательно наблюдает, как все рассаживаются. В эти минуты секретарь подает ему чай, Гурий Львович с шумом отхлебывает глоток и произносит начальные фразы.

Говорили, что в молодом возрасте Гурий Львович был очень собой недурен: высокий, стройный, светлоглазый, с черной волнистой шевелюрой. Имея состоятельных родителей, он и в институте, и после него – всегда носил модную и дорогую одежду, и это сыграло не последнюю роль в его успешной служебной карьере, хотя пост генерального директора самого хлопотливого областного объединения он считал для себя незаслуженно низким.

Ковров не таил своих притязаний на руководящие места в исполкоме, а позже – и в администрации области, но первые лица не хотели иметь рядом с собой человека, известного сварливым характером, И Гурию Львовичу оставалось демонстрировать свой невостребованный потенциал только в обществе подчиненных.

Излишняя желчь и постоянное недовольство – превосходные разрушители организма, и после шестидесяти от былой импозантности Гурия Львовича остались только воспоминания. Он сделался сутулым, худым, с впалой грудью и дряблым, отвисшим, как груша, животом. Нос его вытянулся и заострился. Седые волосы, короткие от еженедельной стрижки, всегда топорщились, как иголки, резко обозначились скулы, цвет лица приобрел сероватый оттенок, и вся голова его стала похожа на сердитого ежика, подозрительно принюхивающегося к чему-то. И стоило Гурию Львовичу занять свое кресло с гнутыми подлокотниками, поставить на стол длинные худые руки, как сразу начинало казаться, что старый, раздраженно- настороженный ежик забрался на раскорчеванный пень и пугает людей угрожающим фырканьем.

Подчиненные Гурия Львовича притерпелись и к его брюзгливому виду, и к постоянным придиркам, и к томлению в приемной перед унижающей достоинство встречей с этим самовлюбленным бурбоном, и когда однажды этот набор неприятных спутников совещаний оказался неполным, люди заволновались.

В дни планерок, назначенных на утро, Ковров приходил рано и сидел в одиночестве в кабинете, не общаясь ни с кем, кроме как по телефону. В тот день в управлении его не было, хотя до десяти часов – времени начала совещания – оставались считанные минуты.

В приемной уже давно было много народу, практически все приглашенные. Отсутствие Коврова всех тревожило: не связано ли это с непонятной всем перестройкой, которая, по сути, оборачивалась полнейшим развалом? Ломались общественные устои, становились ненужными люди и предприятия, и всюду звучали непривычные уху слова: предприимчивость, предпринимательство, бизнес…

Не менее получаса Силаев, директор обувной фабрики, разъяснял столпившимся возле него коллегам свое понимание новой политики, нагоняя при этом на них страху:

– Все будет так, как сегодня у капиталистов: каждый сам по себе. Чем хочешь, тем занимайся… А чем заниматься, когда все кругом уже порасхватано?!.. Вот и идут на самое невероятное… Я видел фильм как раз по этому случаю…

Силаев имел авторитет у бытовиков, так как учился когда-то в одной школе с Ковровым, и тот не так часто отчитывал его и унижал на планерках.

– Так вот, – продолжал директор обувной фабрики, – плывет, представляете, пароход, громадный лайнер. Из Европы в Америку. На борту – народ. Миллионеры, миллиардеры. С дамами… Ага… За лайнером – стая акул. Ждут: может, бросит им кто съестное, или, может, сам кто сорвется. Идут за лайнером прямо до берега. И вот в одном порту местные жители приспособились выколачивать деньги из этих миллиардеров разными трюками возле акул. Больше никаких возможностей у них не было – все безработные… Так вот, только лайнер подходит к порту – навстречу ему вылетает катер. На катере стрелки с карабинами. Человек пять или шесть. А один человек – в плавках. Катер делает круг, другой возле лайнера, чтобы привлечь, значит, внимание. Ага… И вдруг под кормой, где этих акул самое месиво, тот, в плавках который, падает в воду. Акулы – за ним, он – к катеру. А лайнер, понятно, сбавляет ход, на нем – ахи, визги. Видят, как акулы пасти пораскрывали и вот-вот сожрут человека. Но стрелки начеку. Акуле осталось только сомкнуть челюсти, а ее – щелк разрывной. Одну, другую, третью… Пока парень не доберется до катера… Как с ним расплачиваются – не показали. Но не даром же такой риск! Тем более что однажды не уследили: акула погналась не за парнем, а навстречу ему – от катера. Пополам перекусила! Кровищи! На весь экран!.. Вот так-то. Вот во что обходится ихняя самостоятельность!.. У нас же будет почище: побросают к акулам, а стрелков не поставят, или патронов не выделят!

Удрученные слушатели молча примеряли на себя грядущие перемены и не находили в этом ничего утешительного.

Повестка предстоящего совещания не была известна заранее: «Вопрос – на месте», – говорила секретарша Коврова, обзванивая предприятия, и все же все почти знали, что «героем» на нем должен стать Носов, директор учебного комбината.

В «Службы быта» Носов работал недавно, а каждого новичка Ковров подвергал обязательной процедуре публичного унижения, которую называл – знакомством поближе. Генеральный директор хотел точно знать меру гибкости нового подчиненного. «Строптивые мне не нужны, – предупреждал он. – Мне нужны послушные исполнители. У меня нет ни времени, ни желания с кем-то бороться в дальнейшем, или перевоспитывать». И если новичок не имел нужного количества выдержки и смирения, день такого «знакомства» был для него последним во владениях Гурия Львовича.

Носов пришел в числе первых и стоял в одиночестве у окна рядом с ухоженной пальмой, погруженный в невеселые размышления. На вид ему было лет сорок, и выглядел он представительно: высокий, в меру полный, розовощекий, с модной прической. Несмотря на жару – стоял август – одет был в темно-синий хорошо отутюженный костюм, светлую сорочку с галстуком в бело-синюю клетку. В руках он держал пухлую папку, и, казалось, целиком ушел в свои мысли, не реагируя ни на байку Силаева, ни на испытующие взгляды своих сослуживцев.