Вера Фёдорова - Вундер-киндер

Когда он вернулся, мама задумчиво сказала.

– Слушай, он, правда, так смотрит, как будто всё понимает…

– Во-во, а я про что!.. – согласился папа Валера.

Мою кроватку задвинули в угол и отгородили шкафом. Папа Валера стал звать меня тараканом: «Ну, как там наш таракан за печкой?» Мама сначала его одергивала, потом привыкла. Я в принципе, тоже на не обижался, потому что не знал, кто такие тараканы. А когда узнал, кличка приклеилась ко мне окончательно. Даже мама приговаривала: «Таракашечка, ты, мой!..»

Зато я четко усвоил, чего не должны делать младенцы. Мама по сто раз в день твердила обезьянам, что я не игрушка и пока ничего не умею. И не надо кидать мне в кроватку мяч, палить над ухом из пистолета, пускать мыльные пузыри, надевать на меня кукольную корону, пихать мне в рот недожёванные мармеладки. О приближении обезьян я предупреждал отчаянным воплем, и постепенно они потеряли ко мне интерес.

Несколько месяцев я прожил за шкафом. Это ограничивало мое познание мира. Зато, пока никто не видел, я потихоньку учился ползать и вставать.

Когда папа Валера был в рейсе, мама забирала меня на свою кровать. Это было счастье. Мы вместе смотрели сериалы. Там все страдали от несчастной любви и ненавидели друг друга. Это и есть жизнь? Я определенно не хотел взрослеть. Лучше уж остаться младенцем. Хотя мне совсем не нравилось писать и какать в подгузники.

Мама меня любила и жалела. Я был спокойный ребенок. В основном молчал, не то, что обезьяны. «Ребёнок – золото», – соглашалась с мамой подруга Кондрашова. Она часто заходила к нам поболтать и поесть, пока папы Валеры и обезьян не было дома. Меня тоже брали на кухню в люльке от коляски, которую ставили на стул.

До моего появления на свет мама работала поваром в столовой пединститута. Она не очень хотела туда возвращаться, потому что недолюбливала студентов: «Проглоты. Всё разметают, что гвоздями не прибито…» Мама надеялась забирать домой то, что не съедят за день студенты, но студенты съедали. Возможно, потому, что мама вкусно готовила. Папа Валера утробно урчал, когда ел мамин борщ с пампушками. А запах запеканки «по-гороховски» всегда подманивал соседей. Они просили кусочек и рецептик, но у них так не получалось. У мамы точно был талант.

Больше всех от этого страдала Полина, она никак не могла похудеть. Сколько не пыталась себя ограничивать, постоянно срывалась. Упитанный Юрик себя не ограничивал, но от переедания у него бывал понос. А Дашка из-за вредного характера требовала пиццы и бургеров, и каждый раз убеждалась, что они проигрывают маминым пирожкам и котлетам.

Кондрашова тоже работала в мамином институте, только уборщицей. Она делилась с мамой моющими средствами и сплетнями. Однажды Кондрашова сказала, что из института ушел какой-то профессор Хитрук, и посмотрела на меня. Мама тоже посмотрела на меня, вздохнула: «Ну, и наплевать…» Она казалась спокойной, но после этого у нее почему-то пропало молоко. Меня перевели на всякие порошки из пакетов. Они мне не нравились. Хотелось нормальной взрослой еды, но мне было не положено. Через несколько дней мама сказала: «Ну, и мне нечего ловить в этом гребаном институте. Больше туда не вернусь. Надо искать работу…»

Но работа нашлась сама у маминой знакомой акушерки тёти Нади. Нужно было приготовить еду на поминки. Кондрашова согласилась помочь. «А Сашку-Таракашку куда?» – забеспокоилась мама. «С собой возьмем, он спокойный…»

Люльку со мной отнесли в квартиру тёти Нади, где никого пока не было, и поставили на кресло возле стола. Мама и Кондрашова ушли на кухню готовить, а я огляделся. Хотелось понять, что за поминки такие. Через всю комнату тянулся стол со стопками тарелок и рюмок. Два зеркала почему-то были завешаны простынями. На тумбочке стояла фотография морщинистого мужчины с черной полосой на уголке. В общем, ничего интересного.

С кухни потянулись вкусные запахи. В животе заурчало. Я уже подумывал заорать голодным криком, но в комнату вошла мама со стопкой свежеиспеченных блинов.

– Потерпи Сашуля-Таракашуля, скоро покормлю. Зашиваемся. Сейчас все с кладбища вернуться…

Мама оставила тарелку с блинами на столе и умчалась на кухню. Блины стояли совсем рядом, они были такие аппетитные, что я не мог больше терпеть. Приподнялся на коленках, потянулся, схватил один блинчик и попробовал. Он был такой душистый, мягкий, маслянистый, что я не заметил, как его проглотил. Я потянулся за вторым. Было так вкусно, что я вовремя не среагировал на шум в коридоре. В комнату заглянула акушерка тётя Надя в чёрном платье и чёрной косынке. Она пронзительно вскрикнула.

– Смотрите! Смотрите!

Я шлёпнулся в люльку, быстро заглотал остатки блина и притворился спящим. В комнату набежала куча народа. Видимо, это были «все с кладбища». И мама вместе со всеми.

– Что случилось? – спросили сразу несколько голосов.

– Он, он… стащил со стола блин и сожрал!.. Я видела, видела!.. – в ужасе твердила акушерка тётя Надя.

Все начали её успокаивать. Говорили, что не может быть, ей показалось, ведь я ещё младенец. Что у неё разыгрались какие-то нервы, от какого-то стресса, из-за какого-то покойного свёкра.

– Не показалось мне! В рот засунул и жевал…

– Надь, у него зубов нет, – примирительно сказала мама.

Зубы у меня были, только об этом ещё никто не знал. Я поплотнее сжал губы.

– Всё у него есть. Вон вся морда от блинов масляная!

– Это слюни…

Мама провела мне по лицу полотенцем. Я закряхтел и захныкал.

– Т-с-с… – сказала мама.

– Нет, он не такой, как все! Не от мира сего! – не унималась тетя Надя. – Ты кого родила вообще?

– Надь, отстань от ребёнка! – не выдержала мама.

В общем, они поругались. Я заорал. Нам пришлось уйти. Но приготовленная еда всем понравилось, и маму стали приглашать готовить на поминки, иногда даже на свадьбы.

Я был не только спокойный, но и осторожный ребенок. И мне бы в голову не пришло сунуть шпильку в розетку или стащить со стола чайник с кипятком вместе со скатертью. И уж тем более попробовать на зуб пластилин или мыло, хотя Юрик мне неоднократно предлагал.

Иногда Юрик подкрадывался и тряс у меня перед лицом погремушкой. Я морщился и хныкал. Его, похоже, это веселило. Я ненавидел погремушки. Бессмысленная вещь, не способствует развитию. Другое дело буквы и цифры. Из них можно сложить целый мир.

Читать я научился где-то в полгода. Опять же из-за Юрика. Его начали готовить к школе. Целыми днями к нему приставали: «А это какая буква? А это какая?..» Юрик молчал или отвечал невпопад. А еле терпел, чтобы не заорать: «Как можно быть таким тупым!..» Скоро я понял, что Юрик не такой уж тупой, а скорее хитрый. Он добился того, чтобы за правильные ответы, ему давали что-то вкусненькое или разрешали поиграть на планшете.