Елена Полещенкова - Однажды в коммуналке. Рассказы

***

…Света не сомневалась, что Андрей жив. И это давало возможность жить и ей. Но даже самой сильной убеждённости нужны доказательства. Хотя бы мнимые.

В страну пришла перестройка. В списке специальностей нового времени появились профессиональные помощники поддержания веры во что угодно. Бабка из-под Рязани, алтайский шаман, местная колдунья, экстрасенс в седьмом поколении… Все говорили, что он жив. Видели горы, военную машину и его, живого, рядом с чужими бородатыми людьми.

Шурочка колдунам и экстрасенсам не верила. Но в то, что Андрей жив, верила. И знала, что Лёня тоже верит. Хоть он и повторял постоянно, что если бы Маркошанский был жив, то уже бы вернулся. Повторял, чтобы Светка перестала ждать.

И она перестала. После пятнадцати лет ожидания и поисков вдруг начала жить. В полную силу, в полную радость. С нарядными платьями каждый день. С ощущением, что всё самое худшее уже случилось. Дальше – только лучшее. И вышла замуж. За тренера по самбо с круглым лицом и детской улыбкой. И это была уже другая любовь – без паники. В сорок родила дочь. А в сорок пять умерла от рака.

Шурочка в последние дни почти не отходила от подруги. И однажды, в перерыве между болями, Света сказала: «Я его не вижу…»

***

…Мужчины сидели в зале. За столом, который накрывался как поминальный. Поминать, помнить, вспоминать. Они вспоминали. Глухими голосами воскрешали прошлое. Осторожно, не тревожа то, что должно остаться погребённым.

Шурочка свет на кухне не зажигала. Но он пробрался сам. С улицы. Пятно от уличного фонаря остановилось на Лиле. Подсветило, как театральным прожектором, её лицо: резкие скулы, чёрные колодцы глаз, невидимые, в цвет кожи, губы. «Как будто актриса перед монологом», – подумала Шурочка.

«Я очень любила. Но испугалась». Лилин голос звучал тихо, почти не выходил наружу. И Шурочка удивилась. Тому, что Лиля открыла ей свою тайну. Которую хранила столько лет в себе. И эта тайна делала её похожей на шкатулку. Чёрную шкатулку, в которой хранится главная драгоценность – украшение для первого бала или яд для последнего дня.

Лиля рассказывала, что с Андреем они должны были встретиться уже на территории другой страны, с новыми паспортами. И новая жизнь должна была записываться поверх старой, как на кассетной плёнке… План побега исключал всякую возможность возвращения. Но это не казалось им слишком высокой платой. За любовь никакая плата не кажется слишком высокой.

Лиля испугалась в последний момент. Когда почти приблизилась к границе. В тяжёлой чёрной машине с темнобородым попутчиком с тяжёлым взглядом. «Передайте, что я не смогла…»

Лиля замолчала.

Шурочка подошла к окну и дотронулась до батареи. Включили отопление. Шурочка обрадовалась, как радовалась этому событию уже двадцать пять лет. Захотелось сообщить об этом всем – Лёне, Андрею, Агвану, Лиле…

А на часах, превращая цифры в нули, завершался этот странный день. Один из многих дней странной чужой жизни. «Или не странной?» – подумала Шурочка и совсем не испугалась этой мысли…

Вместо эпилога

Андрей Маркошанский узнал о том, что Лиля «не смогла», после двух дней ожидания на границе. Вернуться он не мог – по паспорту это был уже совсем другой человек, и таково было условие людей, которые помогали организовать побег. «Не сейчас», – сказал темнобородый человек.

Сначала Андрей двигался по новой, как будто купленной по ошибке жизни с ожиданием, когда наступит «сейчас». А потом… Потом жизнь перестала быть новой, разносилась, как разнашиваются даже самые неудобные ботинки. И в ней сначала появилась работа, потом жена – с гладкой кожей и с глазами – половинками солнца, а потом и темноволосая дочка с коротким именем Ли.

Но прошлое не стиралось. Со временем даже какие-то моменты вспоминались ярче. А может, не вспоминались, а придумывались. Женщина с прищуренными глазами. Мальчик, который почти не говорит, но много улыбается. И чёрные косы поверх острых, будто готовых к бою лопаток.

Сверить воспоминания Андрею было не с кем. И он решился на эту поездку. Для чего? Ответ на этот вопрос для него был так же непрост, как и для тех, кто его задавал. Не вслух, но обязательно задавал. Может быть, для того, чтобы удостовериться, что всё, действительно, было. Или для того, чтобы понять, что всё, действительно, в прошлом…

Дед Петя отошёл от окна и присел на краешек дивана. «Адрес-то Сергей хоть правильно продиктовал?» По телевизору хмурая девушка в милицейской форме допрашивала небритого парня с длинными волосами. Сергей, уходя на работу, включал телевизор всегда на одном и том же канале. «Тут тебе, папа, и новости, и сериал про Мухтара». Сын работал в милиции.

Дед Петя пультом от телевизора пользоваться не умел. У них с Маней телевизор был без всякого пульта. Да они его и не смотрели. Только когда Маняшка приезжала, иногда включали… Дед Петя снова подошёл к окну. На ярко-зелёной скамейке у подъезда белел листок «Окрашено!». «Чего клеить зазря? Всё равно никто на ней не сидит».

На их скамейке в Зеленцах тоже никто не сидел. Ну если только вечером, когда вся работа переделана. Никто, кроме него. А он читал книжки. В поселковой библиотеке всё перечитал – от Аверченко до «Японской художественной традиции». Мане соседки говорили: «Сама день на огороде спины не разгибаешь, а твой гультай голову от книжки поднять не может». А Маня ничего не отвечала. Совсем ничего. И говорить перестали. Потому что Маню любили. И как её было не любить? Если и есть на свете абсолютная доброта, то он, дед Петя, её видел. А что она есть, доброта-то? Плохого никому не делай, а просят помочь – помоги. Маня ни у кого ничего не просила. Всё сама могла. И никогда не болела. А как заболела, никто не помог. Алексей с Тамарой по профессорам её возили. А те руками разводили – где, мол, вы раньше были. А чего раньше-то? Раньше-то и не болело ничего… Дед Петя посмотрел на большие часы над телевизором. «Точно, Сергей не тот адрес дал».

Звонок раздался, когда чайник кипел уже четыре раза. Дед Петя открыл дверь и увидел то, что и ожидал увидеть. На пороге стояла молодая Маня. Такая, какой дед Петя видел её на фотографиях в зелёном альбоме. Длинные тёмные волосы на пробор и большие, в пол-лица, молодые глаза. Молодые не потому, что Маняшке ещё только-только двадцать исполнилось. Дед Петя знал, что они и потом такими останутся. С Маней они встретились, когда обоим было за сорок. Маня тогда была уже совсем седая. Белоснежные волосы, собранные в узел, и молодые глаза.

– В Минске пробки – жуть! Чуть выехала! Ну, показывай, как ты здесь живёшь! Да у тебя отдельные апартаменты!

Апартаменты не апартаменты, а свой угол в квартире сына у деда Пети был – отгороженная занавеской часть зала.