Андрей Щупов - ГАСТРОЛЕР

– Там что-то застревает, – жаловалась пигалица.

Тренер, абсолютно лысый, в ширину и высоту примерно одинаковый, ненормально быстро размахивал руками и тоненько кричал:

– Ничего не застревает! Это специально! Там эксцентрик такой! Эксцентрик, понимаешь, балда!..

Непонятливая балда часто кивала, и тренажер опять принимался скрипеть и грохотать. Вздернутый носик девчушки подрагивал, вторя мышечным усилиям. Тренеру она не верила. Проклятый эксцентрик все равно где-то застревал.

– Готов? – Геннадий обернулся.

– Битте-дритте! – компаньон стоял у радиатора в позе мальчика, играющего в часового. С варежек на пол капала оттаявшая грязь, на том и на другом ботинке шнурки были завязаны крупными девичьими бантами.

– Вижу, что готов, – «командир» довольно улыбнулся.

***

– Милая, почем нынче – арендовать средних размеров зал?

С таким вопросом Геннадий обратился к коридорной. Просто так, как бы между делом опустил на ее столик червончик.

– Для поминок или для свадьбы?

– Ну, скажем, для юбилея. Юбиляр богат, знатен и никак не желает осрамиться.

– Можно арендовать зал в ресторане, а можно в столовой. Цены, конечно, отличаются. В столовой дешевле раза в три, – кудрявая, как негритенок, брюнетка вытянула губы приветливой дугой, но ничего кроме дуги не вышло. То ли она устала улыбаться всем и каждому, то ли вовсе не умела этого делать.

– Естественно, мы предпочитаем ресторан. И желательно высшей категории! Но любопытно бы знать сумму. Дабы не крякнуть в ответственный момент.

– Ну, тогда я не знаю, – служащая задумалась. – Наверное, много. Это вы там спросите. У них.

– Там и у них? Обязательно воспользуюсь советом!

Отходя от столика, Геннадий покрутил перед лицом Мориса пальцем.

– Запомни, кинолог! ТАМ и У НИХ знают все и про все. Но попадать ТУДА отчего-то никто не торопится.

– И опять-таки дорого, – вставил Морис.

– Что дорого? Где?

– А везде, – Морис зябко повел плечами. Он все еще не согрелся. – И у них, и у нас. В общем везде.

Геннадий после секундного размышления одобрительно похлопал его по спине.

– Еще немного, и ты станешь настоящим дипломатом. В сущности говоря, наука несложная: словообильный туман и обаятельный хохоток, не икать и не чесаться. Даже когда вспоминают и чешется.

– И все?

– Нет, разумеется. Еще надо уметь правильно класть ногу на ногу. Но этому я тебя научу в два счета.

– Чего же все туда не бегут? В дипломаты? Раз так просто.

– Почему же, бегут. Да только не добегают. У нас, Морис, не бежать надо, а выдираться и вырываться. Как поется, из сил, из всех сухожилий. У кого хватает силенок, тот и начинает жужжать.

– Жужжать? Почему жужжать?

– Потому что жужжать, Морис. Вырвавшиеся из паутины всегда жужжат, – Геннадий покосился на приятеля и коротко пояснил. – Радуются.

***

С каким наслаждением Морис вытянулся бы на белоснежных простынях. Косточки ныли и взывали, но тиран-деспот погнал его в баню.

– Выше ногу, шире шаг! – рокотал он. – Еще одиннадцать не прокукарекало, а ты – спать! Нет, милый, – в баню! Избавляться от окопных вшей!

– Чего я там в бане не видел? – угрюмо возражал Морис. Он тянул резину, задом прижимаясь к горячему радиатору. Паровое отопление было его любовью – не первой, но последней, – главнейшей и наиважнейшей деталью любого помещения. Точно железный болт, Морис припадал к этому могущественному магниту, блаженно замирая.

– А что ты там видел, хотел бы я знать? – Геннадий поочередно швырял компаньону старенькую одежонку. – Запомни, мон шер, в бане есть все! И риск, и веники, и Потемкинская лестница! Кстати, по пути забежим в магазин за кальсонами.

С последним трудно было спорить, и вскоре они уже шагали по улице. Роскошный Дон Кихот и бомжеватый Санчо Панса. Кое-кто из прохожих оглядывался, но шагали они размашисто, и взгляды оставались за кормой. Снег не падал и не сыпал, – он тянулся к земле мириадами крохотных парашютистов, которые делали все возможное, чтобы подолее удержаться в воздухе. И приходилось часто утирать лицо, к которому белые диверсанты липли с большой охотой.

В магазине кальсон не оказалось. Морис было приуныл, но, к его удивлению, Геннадий величественно извлек на свет божий все тот же волшебный портмоне, и фокусы начались.

Купили огромных размеров спортивную сумку, в которую уложили новехонький костюм-тройку, несколько рубашек и белье для Мориса. Сверху набросали бритвенных наборов, лосьон с одеколоном, расчески и авторучки, карманный калькулятор, блокноты и зубные щетки. Геннадий сам подобрал напарнику галстук. Себе, чуть поразмыслив, купил бабочку.

– Читай табель о рангах, – загадочно бросил он.

Обойдя один за другим все отделы, они набили сумку до отказа. Захмелевший от осознания свалившегося на него богатства, Морис покорно волок тяжеленную сумку. Он уже не помнил, что именно они купили, а от чего решили воздержаться. Голова шла кругом. В этот момент он боготворил Геннадия. Магазин неустойчиво дрожал, временами выплывал из поля зрения. Вместо вещевых отделов и продавцов Морис видел себя, важного и солидного, попыхивающего сигаретой, в костюме-тройке забредающего на родной благовещенский вокзал. Бомжи начинали шевелиться на своих насестах, шушукаясь, указывать пальцами в его сторону. Потом самый храбрый, к примеру, тот же Никита-охотник подруливал ближе и робко интересовался временем. Из жилетного кармашка выныривали серебряные часы, щелкала крышка, и Морис вполне корректно выдавал справку о времени. Потом, как бы узнав сотоварища по прошлому, без тени брезгливости хлопал его по вшивому плечу и незаметным движением всовывал в одну из прорех сотенную ассигнацию. Они расставались, а вечером в своей хате, полтора на полтора, Никита вдруг обнаруживал деньги и утирал локтем благодарную слезу. Он, конечно же, догадывался, кто послал ему этот подарок, и на утро спешил поделиться новостью с коллегами…

Неподъемная сумка била Мориса по бедру, вырывая из миражей. Геннадий тормошил приятеля и вел сказку по положенному кругу. В последнем отделе засаленное пальтецо Мориса сменила меховая куртка, а в руку ему ткнулась упакованная в чехол гитара. После чего, заглянув в портмоне, Геннадий присвистнул.

– Дорогонько же обошлись твои кальсоны! Только на баню и осталось.