Андрей Щупов - ГАСТРОЛЕР

В животе начинало остро посасывать. От завтрака остались одни воспоминания, а порция одеколона вызвала яростную изжогу. Или ожила старая язва? Болело ведь когда-то и крепко…

Томительным взглядом он проводил семенящую мимо девушку. Та на ходу по-мышиному быстро терзала зубками глазированную сдобу.

В одном из сквериков Морис опустился на скамью. Изучив окрестности, несколько поуспокоился. Так быстро организовать слежку они, конечно бы, не сумели. Да и на кой ляд им эта слежка?.. Он скрестил ноги, поглубже упихнул руки в карманы. Куртка была теплой, но голодная кровь организм абсолютно не грела, – становилось зябко. Объявись в наличии один-единственный червончик, – Морис заглянул бы в какой-нибудь кинотеатр. Но червончика не было. В карманах, девственно свежих и гладких, не было вообще ничего. Минус любой новой одежки. Блокнотики, авторучки, визитки и кошельки еще не заселили своих законных апартаментов, и оттого одежда продолжала оставаться чужой, по-прежнему непривычной. И Бог с ним – с червонцем, – сейчас Морис согласился бы на что угодно. Даже на какой-нибудь завалящий песенник. Полистал бы часок-другой, глядишь, и закемарил. Впрочем, вряд ли. Не та температурка и не тот ветер.

Брр!… Замахав руками, как птица, Морис снова поднялся. Быстрым шагом добрался до ограды и здесь некоторые время безучастно следил за шныряющими туда-сюда машинами.

Подумал о Геннадии. Как там ему в тесном шкафу? Небось, тоже не сладко. Но по крайне мере тепло. Морис запритопывал ногами. В старых дырявых ботинках было бы еще хуже. Он посмотрел вниз, поневоле залюбовался. Лаковые острые носки, изящный каблук, его размер. Странно, что это он. Странно и здорово!.. И немедленно тридцать пять исчезнувших лимонов стаей черных воронов ворвались в сознание, карканьем разогнали радужный эфир. Морис повернул голову и с подозрением взглянул на мужчину с дипломатом, лениво прогуливающегося по аллее.

Очень уж хорошо одет. Или это и есть главный признак? Нынешние воры пошли не те. Любят иномарочный шик и крокодиловую кожу. Морис двинулся в направлении выхода, и мужчина, словно ждал этого, встрепенувшись, зашагал навстречу.

Вот оно! Самое главное и страшное! Ступень, с которой ни вверх, ни вниз. Пусть даже по Потемкинской лестнице… Из холода Мориса кинуло в жар. Не слишком удачно он изображал беспечность, но внутренне трепетал.

Мужчина неотрывно смотрел на Мориса, глаза его ничего не выражали. И было слышно, как шуршит при движении его кожаное пальто. Странно, но звук этот Морис различал даже на фоне машинного гула, на фоне собственного бушующего в висках пульса.

Что у него там в дипломате? Фомка для черепушек вроде Морисовой? Или старинный, но вполне еще работоспособный «Шмайсер»?

Мужчина приблизился и что-то спросил. Во всяком случае губы его пришли в движение, рот приоткрылся. Облачко пара вырвалось на свободу, поплыло вверх, медленно рассеялось. От волнения Морис не понял ни единого слова. Часы… Время?.. Ну, конечно! Мужчина интересовался временем! Елки-моталки!.. Словно спущенный баллон, Морис выдохнул разом все свои страхи и подозрения. Пар его оказался значительно гуще и рассеялся не столь быстро. Мужчине же он ничего не ответил. Он попросту забыл о нем, как забывают дети о безвозвратно минувшей опасности.

Домой! В гостиницу!.. Морис заспешил. Отчего-то представилось, что и там все закончено. Закончено, разумеется, наилучшим образом, хотя Морис не сумел бы толком сформулировать, что он под этим подразумевает. Конкретика и то, что ему хотелось именовать наилучшим, не очень-то вязались между собой, однако делать иные выводы он попросту страшился.

От волнения Морис ошибся улицей, и для того, чтобы выйти к гостинице, пришлось описать порядочную дугу, обогнув замороженную стройку, школу, галдящую ученическими голосами, небольшой скверик с вечным огнем. Но потеряться тут было сложно, гостиницу он, разумеется, отыскал. И еще издали принялся выискивать нужные окна. Стеклянные квадратики прыгали в глазах, никак не желая выстраиваться в упорядоченные ряды. Четвертый этаж – это значит минус три. Или все те же четыре от заснеженной кромки газонов… Нужное окно он в конце концов обнаружил, но штору, неестественным образом скрученную и вытянутую по диагонали, разглядел, только приблизившись к парадному входу.

***

Стоять в шкафу было в самом деле несладко. Вездесущая пыль забивалась в ноздри, провоцировала на чих, на шевеление. Однако Геннадий умел ждать. В особенно лихие моменты жизни он способен был скручивать характер в узел. Болезненность гарантировала прочность, а узлы – на то и узлы, чтобы просто так не развязываться. Включив «внешнюю систему слежения» на автомат, он погрузился в себя и словно ушел из тесного шкафчика, ушел вообще из гостиницы. Когда в настоящей жизни ничего нет, поневоле обращаешься к прошлому. Память – спасение неимущих, заповедный уголок, где вехами размечены все сколь-нибудь существенные достижения, где здоровешенькие разгуливают самые дорогие и близкие, и даже недруги еще не успели превратиться в таковых. Впрочем не всех интересуют живые образы, многие, убегая в прошлое, желают прежде всего видеть вехи. Именно вехи даруют успокоение, пусть временное, пусть иллюзорное. Всякий транквилизатор сиюминутен. А веха или пронумерованный результат – не просто воспоминание, это тень собственной высоты, это кирпичик из фундамента, именуемого смыслом. Бытийную ненапраслину постигают наощупь, ибо видимость обратного – всюду. Бессмыслицей веет от произносимого, от стремительно растущих детей, от заплесневелых учебников истории. Но ведь так хочется расти! Ползти и двигаться хоть куда-нибудь! Вцепившись в канат, брошенный неважно кем и неважно откуда. Потому и «хайль!» первому позвавшему. Хуже, когда молчат и не зовут. И остается только его величество Предвременье, знаменующее убежавшие дни и повзрослевших подруг, юношески стройных, не разучившихся еще удивляться пустякам…

Звук отпираемой двери привел Геннадия в состояние боеготовности. Они откликнулись куда быстрее, чем он думал. Скрытый гостиничный механизм функционировал вполне исправно. Может, и ближайшее отделение милиции работало на подхвате, получая свою законную долю, пряча заявления потерпевших куда подале. В одном он только просчитался. Геннадий ожидал прихода самой коридорной, на худой конец – какого-нибудь щипачишки с бегающими глазками, а вошли двое. Кряжистые парни в спортивных костюмах, со скучающими физиономиями. Не доставая китайских фонариков и не надевая резиновых перчаток, они деловито включили свет, заперли за собой дверь. Один из них двинулся к тумбочке с кроватью, второй, бегло оглядевшись, шагнул к стенному шкафу.