Евгений Пинаев - Похвальное слово Бахусу, или Верстовые столбы бродячего живописца. Книга первая

В Воронцовском сквере я плюхнулся на скамью и вытянул натруженные ноги. А акации и каштаны вздымали вокруг голые, но могучие кроны. Никакого сравнения со скрюченными карликами в болотах близ Полярного круга, у Оленьего или Кандалакши. Совсем другой мир! Примет ли он меня, как принял соседствующую парочку, тихо ворковавшую о чем-то своём, любовно ласковом. Я не обращал на них внимания до тех пор, пока не почувствовал на себе пристально-внимательные взгляды парня. Он даже стал запинаться, отвечая девчонке.

«С чего бы это? – Я даже подобрался. – Не нравится мой „плевок“, или претят многодневная небритость, ватник и кирзачи?»

Подняться и уйти мешали лень и усталость. Хотелось дождаться вечера в уютном сквере, а уж потом – на вокзал. Мыкаться до утра по привычке, грозившей стать утомительной традицией.

– Простите… – Парень подался ко мне, в глазах – любопытство. – Вы, случаем, не… Михаил Гараев? Смотрю и думаю: он? не он? Уж больно похожи на моего старого знакомого.

Мало сказать, что меня будто током прошибло. В Одессе, где я сроду не бывал, меня называют по имени и фамилии!

– Гараев, – подтвердил я, вперив, что называется, взгляд в почтенную будку молодого еврея. – А ты… а вы… Юлька Яновский!

Одиннадцать лет минуло с тех пор, как Яновские съехали от нас и вернулись из эвакуации к своим пенатам. Юльке, как и мне, уже за двадцать, а он рассмеялся прежним булькающим смехом, подтвердив тем самым, что я, как и он, не ошибся.

– Как, Миша, ты оказался… в Одессе?

Спрашивая, он запнулся. Видно, обеспокоил мой наряд. И внешность. Действительно наводят на размышления, как всякого добропорядочного гражданина.

– Оказался… – Не хотелось ничего объяснять. – А вот взял и оказался. Давно мечтал. Ах, Одесса моя ненаглядная, без тебя бы не смог, вероятно, я. Как Утёсов. Ну и прибыл взглянуть на шаланды, полные кефали, а повезёт, так на рыбачку Соню и Костю-рыбака. Я ведь и сам рыбак. Только что с Мурманска. Треску ловил, селёдку тягал, вот и стало любопытно, а как здесь нынче с бычками и кефалью.

Он был ухожен и сыт. И выглядел очень домашним. Это меня обозлило, и, войдя в раж, я даже пропел:

Он понял моё состояние и улыбнулся.

– Всё-таки расскажи поподробнее, что да как. А до этого?

Он оказался настырнее, чем я думал. Пришлось рассказать о художественном училище, в котором не доучился, ну и так далее. Я был краток и хронологичен, а Юлька зато обрушил на меня пространную и осуждающую речь.

Да, он принялся поучать меня и воспитывать.

– Глупо, Миша, очень глупо ты поступил, бросив училище. Ну, сам подумай! Ведь диплом, можно сказать, уже лежал в кармане! – Он говорил с таким жаром, так хватал меня за руку, что я подумал: как славно, что мы дружили в пацаньи военные годы! Жизнь развела, а то, наверно, и сейчас бы – не разлей вода! Не здесь, тут вряд ли, а там, в нашей тмутаракани.

– Кира, ты посмотри на него! Что он говорит! Нет, ты послушай! – И Юлька ухватил руки своей подружки, до сих пор не проронившей ни слова. – Не знаю, чем ты руководствовался, делая свой выбор, но так не годится. Не вижу главного – рационализма. Она вот, Кира, на будущий год заканчивает четвёртый курс нашего худучилища. Вы же коллеги! Она тебе скажет то же самое. Работать биндюжником может каждый биндюжник. А кистью?! Нет, вы послушайте его! Миш, Кира сведёт тебя со своими ребятами, сходишь в учебную часть… Кепочку свою и ватник оставишь в общежитии. У тебя есть при себе какие-то рисунки, этюды? Есть? Вот и отлично. Я и сам знаком со многими, даже с пятикурсниками училища. У них Лужецкий есть. Замечательный бас! Получит диплом – и в консерваторию. Так ведь будет петь, а не бычками торговать на Привозе!

– У каждого свои обстоятельства… – пробормотал я, уже понимая, что как ни крути, а его вариант самый предпочтительный в моем нынешнем положении. – А примут ли?

– Под лежачий камень… – нахмурился Юлька и вскочил, подхватив девчонку под локоть. – Надо же пробовать! Сейчас проводим Киру, а после – к нам. Мама и папа, вот увидишь, обрадуются тебе. Переночуешь у нас, сполоснёшься в ванне…

– Я только из бани…

– Тем более!..– и забулькал добродушным смешком, сообразив, что сморозил. – Словом, Миша, слушай сюда и не противься случаю. Не зря же он свёл нас, верно? Его Величество Случай!

Надо ли говорить, что я почувствовал облегчение: за меня что-то решили, предложили руководство, обозначился какой-то просвет, забрезжили надежда и определённость.

– Случай богиню зовут. Её узнавать научитесь: часто нам предстаёт в разных обличьях она.

Гёте я ввернул, чтобы показать, что, мол, тоже не лыком шит, да и Сашку вспомнил. Он бы бабахнул сейчас из всех орудий – Достоевским влупил или каким французом. Порылся бы в книжке своей, в голове поскрёб бы и… Эх, необразованность наша!..

Кира, словно почувствовав это, а может, и без умысла, улыбнулась и, сославшись на Ницше, который утверждал, будто все танцуют на ногах случая, добила меня своей эрудицией, доказав, что умные люди, вроде неё и дембеля Сашки, читают одни и те же книги. Она ж, поправив очки, давнула меня Анатолем Франсом!

– Не лучше ли сказать, что так решила судьба, и что сила, именуемая нами случаем, а в сущности являющаяся естественным порядком вещей, совершила это незаметное деяние?

Я склонил голову в совершенном почтении, но мысленно обозвал её «синим чулком». А в общем… дело не в ней. Коли так решила судьба, а богиня предстала в виде Яновского, то, может, наша встреча и есть тот самый «естественный порядок вещей»? А «незаметное деяние» станет заметным событием в моей жизни.

Кира жила поблизости от сквера. Юлька – тоже. Треугольный переулок оказался рядом.

Папа и мама Яновские, в отличие от сына, встретили меня без бурного восторга, но, в общем и целом, достаточно хорошо: хлопотали вокруг и улыбались А какой энтузиазм они проявили в обсуждении моей дальнейшей судьбы! Да нет, все прошло отлично. Расспросам не было конца. Бетта Михайловна ахала и охала, узнав, что сестрёнка выскочила замуж, спросила, ввергнув меня в смущение: «Как они живут? Надеюсь, не как жиды?» Я заверил, что живут нормально, хотя остался в недоумении. Что она, еврейка, понимает под «как жиды»? Как будет жить тот же Юлька, когда женится на Кире?

Ну ладно, вечер шёл своим чередом. Бетта Михайловна даже всплакнула, вспомнив безотцовщину – Тамарку, Ирку и Алёшку Меньщиковых, в избушке которых они – целая куча народа! – как-то ютились. Услышав, что пани Холодная и пани Патофелечевская вскоре после их отъезда тоже отчалили к себе в Польшу, снова затуманилась: сколько и каких вечеров они провели вместе! Ефим Самуилович почти не вмешивался в дебаты и солидно покашливал в седые усы. Только однажды помянул свой столик в простенке между оконцев, за которым он чинил часы, да то, как мы таскали у него крохотные пружинки и шестерёнки. А Юлька булькал-посмеивался и развивал свою мысль о художественном училище, которое я должен осчастливить своей персоной, и эта идея нравилась ему всё больше и больше. Как, впрочем, и мне.