Анастасия Головачева - Время собирать урожай

–Имей совесть, – перебила Грачевская. – Она тебе похороны отца организовала.

–И что? – возмутился неблагодарный Седой.

–Она туда все деньги впарила, – напомнила Алена. – А ты, кстати, так и не отдал ни копейки.

–Еще бы я отдал! – петушился отец. – У меня на руках ее дочь, которую я кормлю, содержу, воспитываю.

–Ой, да ладно тебе, – перебила Грачевская. – ты говоришь так, будто на своем горбу все тащишь.

–А как еще? – возмутился Седой.

–Ты не работаешь, какой тут горб! – говорила тетя Ира громко, распаленная выпитой водкой.

–Куда мне работать? – оправдывался отец. – У меня ребенок на руках. Кто ее будет воспитывать? Следить за ней надо. А брат? Он же больной человек! Оставлять Лиску с ним опасно! Ты что несешь! Какая работа! – он говорил все это и был твердо уверен в том, что в таком образе жизни, как у него, здорового безработного мужика, нет никаких отклонений от нормы.

–А почему ты на Алину наезжаешь? – Грачевская решила заступиться за некогда подругу. – Она разве недостаточно делает для Лиски?

–Да она шлюха! – закричал отец, теряя рассудок. – Что она делает?! Она ничего не делает! Она променяла дочь на наркомана!

–Она не меняла! – кричала Грачевская в ответ на повышенный тон отца. – Отдай ей Лиску, они заберут ее, ребенок будет сыт, одет, обут!

–И кем она там станет?! Такой же шлюхой, как ее мать?! Да кто она такая?!Она спирт пила беременная! Ее я с притона вытянул! Я ее спас! – кричал папаша все это, на самом деле уязвленный лишь только тем, что мама променяла его на наркомана, а он ее все еще так любил. А ведь когда-то Седой гордился тем, что Алина пила спирт во время беременности и родила меня здоровой. Теперь все иначе. Но не от осознания того, что пить беременной женщине противоестественно, а лишь от своих личных обид. – Моя дочь в моих руках тоже сыта.

–Да она попрошайничает по соседям на пару с Вано, – возмутилась Грачевская. – Иногда их кормят в четвертом подъезде. А от Вики она вообще не вылазит: если б не щи, которые она там жрет, давно бы с голоду упала.

Это была чистая правда. Я тогда еще только начинала промышлять этим: ходить по соседям, у которых есть дети, с которыми я якобы люблю играть, на самом деле только ради тарелки щей. Я даже ходила гулять с одной мамашкой, у которой был грудничок, чтобы она меня иногда звала в гости с ним посюсюкаться, а потом кормила. Деньги мы с Ванькой клянчили постоянно, и нам их давали. Попрошайничество было для нас необходимостью, потому что кушать хотелось часто, но было нечего, ведь родители про нас забывали.

–Так, ладно, успокойтесь, – вмешался Слава, – что вы тут развели? Мать хоронить надо.

–Да иди ты! – перешел на него Седой. – Сказал уже, что не на что!

–И что делать собираешься? – не унималась Грачевская.

–Откажусь, – совершенно спокойно решил Седой. – Я узнавал: если нет денег на похороны, можно отказаться.

–И как тогда ее похоронят? – поинтересовалась тетя Алена.

–Ну, в общей могиле, на Новом кладбище где-то такая есть, – разъяснил ей муж.

–В пакете, – добавил Иволгин.

–Да вы сдурели?! – заорала жена Грачевского. – Как можно мать хоронить в пакете в общей яме?! Как мешок с мусором?! Мать жизнь дает, растит, кормит, воспитывает.

Верно, конечно, только стоило ли укорять обреченного несчастного бездушного мужика, выпившего столько водки? Можно и нарваться. Но Грачевская укоряла, а отец краснел, глаза его готовы были вывалиться из орбит от бешенства, на тонких губах пенилась слюна.

–Кто меня вырастил?! – кричал он. – Она тварь! Она меня не растила! Она Витю растила, а меня бросила! Она ему покупала лучшие кроссовки, а меня одевала в дерьмо! Она меня готова была бандитам отдать на растерзание, когда я попал! Она тварь недостойная! Она меня никогда не любила. Почему я должен к ней нормально относиться? У меня только отец был. Я всегда говорил, что мать не считаю родной. Я вообще считаю, что женщины все ниже мужиков. Такие, как моя мать, уж точно. Они вообще не достойны ничего хорошего. Они рабыни. Любая пришедшая ко мне баба просто шваль, если не жена друга. Я не женщину уважаю, а друга. Каждая баба, тупая и беспринципная, достойна, чтобы ее мутузили. Я и мать свою бил, и Алину бил: они заслужили.

Мать моя, может, заслужила. В их с отцом отношения углубляться мне слишком пошло. Но чем заслужила старая бабка такие страшные гематомы по всему телу, которыми одаривал ее из раза в раз родной сын, я не знаю. Разумеется, она его ненавидела. За такую жизнь, которую он ей устраивал, я бы отравила подонка. Какая тут любовь? Но Седой не винил себя никогда, только лишь окружающих. Он выдумывал в своей голове различные фантазии, которые выдавал за истину, чтобы оправдывать свои зверства, так и сам же в них верил, поэтому считал себя правым.

–Ты понимаешь вообще, Ира, – все не унимался отец, – что если б не твой муж, я бы с тобой так уважительно не общался. У баб нет мозгов. Вы куры все. Баба с мозгами – редкость, великая редкость, дар просто. Я баб с мозгами уважаю, бесспорно. Но вас, основную массу, презираю. Радуйтесь, что вас подобрали мужики, поэтому только вы не скитаетесь по притонам, в нищете не раздвигаете ноги. Я так Алину подобрал. Никчемные создания. Без мужика баба по сути никчемна. И мать моя никчемное создание. Она без отца никм бы была. Так зачем мне хоронить ее по всем правилам, если можно выкинуть это тело в пакете в яму и не платить? Денег нет. Или ты дашь мне денег?

Все это Седой говорил с полной уверенностью в верности своих суждений. А ведь подобные речи о женщинах я слышала все свое детство. Папа любил поднимать тему женской ничтожности. Часто пьянки сводились к таким разговорам. Иногда он рассказывал про общие случаи, иногда уверял мужей в непригодности их жен. Всякое бывало. И реакции разные. Иногда молчали, иногда слушали и соглашались. Но спорили редко. Седой знал, кому говорить, чтоб не встретить отпор. Достойным людям он не нес подобной чуши, видимо, знал, что правым его не посчитают. Он часто выделял среди всего этого бреда, что я достойна уважения и любви, потому что являюсь его дочерью, поэтому не могу быть подобной прочим женщинам (спасибо). По пальцам можно было пересчитать тех, кого Седой уважал. Основную же массу презирал и ненавидел.

Седой способен неординарно мыслить, и кто бы знал, как мне омерзительна эта неординарность. Настолько омерзительна, что за такие жизненные принципы морального урода мне часто хотелось стереть отца со света, когда я становилась старше. А ведь примеров его неадекватности масса.

Утром следующего дня приехала Алина с мужем. Она долго стучала, но никто не открывал. Мы с папой спали как убитые, потому что легли поздно. Я слишком устала, чтобы проснуться, а он слишком много выпил.