Денис Грушевский - Прогулка по садам Хорса

– Вряд ли нам сейчас такое по карману, святой отец, – горюнилась дочка. – Как-нибудь в другой раз…

– Стоять на месте, поп! – совсем растерялся писатель. – Держите его, дуры! Иначе говоря, сбежит сейчас с деньгами…

– Не горлопань! Ишь ты, расшумелся на собственных похоронах, – вдруг откуда-то сверху осадил писателя старушечий голос. – Всё одно: им тебя не слышно и не видно. Только сердце по-пустому надсадишь. А оно у тебя и без того биться перестало.

– Это что ещё за скрипка пищит? – нервно бросил писатель, а сам соскочил с гроба да попробовал ухватить попа за рясу – сразу же не получилось. Руки провалились в поповском наряде, как если бы тот был неосязаемым туманом.

– Хи-хи! Во дурень! – обозвался всё тот же скрипучий голос.

– Да где ты, старая кляча? Покажись хоть, – задрал писатель голову кверху.

– Запрыгивай сюда и увидишь, – продолжал удивлять голос.

– Кто ты? – недоверчиво повторил свой вопрос писатель.

– Бабушка! – ответил голос.

– Как к тебе попасть, бабушка? – в недоумении писатель наконец-то начал разглядывать окружающую обстановку. Ничего не укрылось от цепкого писательского взгляда. Начало закрадываться нехорошее предчувствие.

– Прыгай к потолку, там разберёмся, – бредом отвечал голос, назвавший себя бабушкой.

Подумав, что хуже уж точно не будет писатель, что есть силы, подпрыгнул…

* * *

Неведомая сила во время прыжка подхватила писателя и подбросила к потолку. Оглянувшись назад на какую-то долю секунды, рассмотрел писатель общую целостную картину: собственные похороны, гроб с самим собой внутри да прочая мирская суета атаковали разум писателя. От прозрения язык приклеился к нёбу. Попробовал писатель закричать, набрав, как должно, воздуха в лёгкие, а на деле вышло невзрачное коровье мычание. Затем его затянула появившаяся тут же воронка, да выкинула по другую сторону действительности. Сменив реальность, писатель перво-наперво огляделся. Получилось так, будто там, на похоронах его затянуло в потолок, а тут вывалился бедняга, наоборот, из погреба. Выскочил залихватски, будто клин, вышибаемый клином. Уселся посреди какой-то деревянной избы и опухшие глазки трёт. В себя помаленьку приходит. Огляделся, а сам инеем покрылся от свалившегося горя.

Изба носила традиционный характер. Деревянный сруб из вековых сосен внутри себя таил множество загадок. Так, в числе прочих, бросалась в глаза огромная русская печь, на которой в данный момент грелась облезлая кошка. Странными были размеры печи, её поддувала и рядом стоящего ухвата. Размерами такими только что пугать, ведь если постараться, то запросто можно самого писателя усадить в чугунок да посолив, поперчив и посыпав сверху тёртым сыром, отправить запекаться. За печкой настораживала остальная домашняя утварь. Точно угораздило писателя приземлиться в логове ведьмы или в сказочной избе на курьих ножках. Присутствовала паутина с огромными пауками в придачу. Различные склянки с мухоморами, жабами и скорпионами внутри. Старобытная узорчатая прялка возле единственного окошка, огромный самовар посреди стола, украшенный бусами из бубликов. Под потолком сушились многочисленные снопы всяких трав и почему-то дремали летучие мыши.

Писатель громко икнул. Сразу же из-под скамьи выскочила хозяйка избы и по совместительству допотопная старуха. Выскочила да не теряя времени, противно защебетала, словно подбитая сорока.

– Ну, вот мы наконец-то и свиделись! Счастье-то какое! – прыгала на месте назвавшаяся бабушкой. – А где обещанные руки-базуки, по-вашему, земному? Один ведь генералиссимус среди бездонных дегенератов умудрился отрастить… Что опять за туфтяндия? Какие-то спички горелые вместо рук… А на запястья и вовсе без смеха не глянешь. Веточки хиленькие, а не запястья! Обхохотаться можно, ей-богу! Ты чего, при жизни этими ручками только в носу и ковырял? Палочки для чистки ушных раковин и те будут мускулистее. Да у любой Алёнушки – дочки купеческой, бицепсы или трицепсы, я уже молчу про ягодицы – в два, а то и три раза шире. Взять хотя бы ту Настеньку – эгоистку и любительницу цветочков аленьких, которая, не успев пережить первую овуляцию, заказала папашке невесть что, точнее, подарок недосягаемый. Заметь: всем им хлеще воздуха и просто позарез нужны подарки. Без подарков никакой любви. Не зря ключница Пелагея втирала баки писателю Аксакову. Ой, как не зря! Удача без расчёта на отдачу. Ловчее ловкого закамуфлировали зло… Первые сестрицы, по-честному выразившие свои потребности, значит в пропастях, а Настенька – святая! Пересказывать не хотелось бы, но Настенька ещё и с чудищем заморским в итоге сголубилась, знать, не зная, какие последствия её могут ожидать. Так вот, у всех этих девиц плечи, как и положено, были уже таза, а у тебя чего? Где широкие плечи? Где кадык мясистый? Ладно, отвлеклись мы… Дьявол с этой Настенькой и руками-базуками на пару. Сойдёт и так. На безрыбье и рак – мясо! А меня от этого одиночества тошнит уже. Хоть бы кто-нибудь заглянул, хоть разок в жизни выгулял старушку. Коли на то пошло: ни разу я в кино не приглашалась, в луна-парке не гуляла, театра не посещала… Да и хрен с ними с этими театрами. Театры если и не есть вред, то болтаются где-то рядом. Ладно бы хорошие спектакли крутили, спору ноль, так нет же, навадились одну пахабщину в последнее время выкладывать. Голыми пиписками зачастую щеголяют прямо на сцене! Куча навозная, а не театр. Говорил ведь когда-то товарищ Ленин наркому просвещения – Анатолию Васильевичу Луначарскому: театры советую положить в гроб. Абсолютно с ним согласна. Таким театрам там самое место. Любопытное дело: один враг – калмыцкой и еврейской крови советует другому врагу – талмудическому иудею как поступить с русским искусством, а на деле да временном отрезке в один век оба оказываются правы. Театр к величайшему сожалению, почитай, выродился.

– Сон разума рождает безумство, – задумчиво пробормотал писатель. Сам же оценочным взглядом смерил старушку.

Старуха была явно не из рядовых. По своей уродливости и возрасту походила на сказочную Бабку-Ёжку – костяную ножку. Ту самую, которая с печки упала, ножку сломала. С левой стороны обезображенного морщинами лица торчал у неё одинокий клык, покрытый паутиной кариеса, а на правой щеке висела здоровенная волосатая бородавка. При этом при всём, старуха явилась по-идиотски накрашенной, с подведёнными глазками и накладными ресницами. Обильно сдобренное тональным кремом лицо от подобного слоя штукатурки смотрелось настолько нелепо, что и представить невозможно. Три волосины, а именно только так можно было назвать старушечью шевелюру, являлись покрашенными под блондинку и уложенными в современную причёску. Одежда старухи поражала ничуть не меньше. Зауженные джинсы заканчивались женскими мокасинами телесного цвета, а маечка прятала под собой лифчик-невидимку с силиконовыми вкладышами. Чашечки эти размером своим походили на твёрдую четвёрку, не меньше, поэтому старухе под их тяжестью волей-неволей приходилось гнуть спину. Бабуля определённо для чего-то, а может и для кого-то, молодилась.