Денис Грушевский - Прогулка по садам Хорса

Писатель стоял и слушал с раскрытым ртом. Опять двадцать пять. Так это ж его солдатик сидел и сетовал на судьбу. Он самый, бывший шишкарь, призванный на службу случайным образом в мирное время. Кстати, из недописанной повести. Точнее даже из едва начатой. Не завязалось тогда у писателя с вдохновением. Не успел начать, как бросил и забыл. Как раз тогда бросил, когда солдатик отправился в лес за сухой хворостиной.

– Гм… Прямо не знаю, что и ответить, – растерявшись полностью, пробормотал писатель. – Недоразумение какое-то…

– Ты действительно так думаешь? – поднял вверх правую густую бровь солдатик. – «Недоразумение» – не то слово. «Бред сивой кобылы», здесь лучше подходит.

– Соображений по сложившейся ситуации у меня и самого с гулькин нос, – присаживался напротив солдата писатель.

Солдатик тем временем тщетно пытался добыть искру при помощи огнива. Как назло ничего не получалось. Тогда служивый дабы прикурить, вытащил из костра горящую головешку и попробовал прикурить через неё. Прикурить-то прикурил, да вот беда – обжёгся. Опять писателю пришлось выслушать гневную пятиминутную тираду в свой адрес. Опять ему крепко прилетело трёхэтажным. Затем на полянку через кусты выскочил не менее восхитительный персонаж. То был то ли лавочник, то ли коробейник без короба, а может, и вовсе заплутавший купчина. На пузатом бородаче сидел белый фартук и нарукавники, как будто он только что вышел из-за стойки своей лавки. Сапожки, не в пример солдатским, были добротными из сыромятной кожи пошитыми, а штаны и фуражка имелись целыми и невредимыми да вдобавок чистенькими. Самой интересной же особенностью появившегося индивида явилось то, что он был напрочь лопоухим. Натуральный пример! Уши пузача располагались по отношению к голове под углом в девяносто градусов. Такими лопухами если научиться махать, то очень удобно, наверное, комаров отгонять да в знойный день создавать прохладу. Более того, на каждом огромном локаторе имелся у новенького сатиров бугорок.

– Во! Вот ещё одна жертва абсурда, – указывал солдатик в направлении появившегося. – Бакалейщик без бакалеи…

Бакалейщик между тем устало доковылял до котелка, достал из-за пазухи два здоровенных отборных боровика и ножик да принялся крупно крошить грибы в шипящий бульон. Завершив поварской ритуал, бакалейщик хитрыми и умными глазками смерил писателя да присел рядом.

– Поди ж ты! В такой дремучей пуще и вдруг такой франт, – лукаво заходил издалека бакалейщик. – По грибы али по ягоду в наши места? Быть может, по каким другим заготовкам?

– Да ну ты брось! Какие грибы? Какие ягоды? Совсем от своего лишая ополоумел? – перебивал купца служивый. – Завязывай уже по себе мерку снимать да на других натягивать. Очевидно же, перед нами человек с разгулявшимися нервишками. Ручаюсь, что его за пьянку выгнала из дому жена, и он теперь в лесу попросту ищет место, дабы повеситься…

– То, что тебя писали с вороны, сомнений не вызывает никаких, – парировал, прищурившись, бакалейщик. – Каркаешь чисто, как окраской сероватая, повадкой – вороватая, причём и днём, и ночью без перерыва на обед. И как только тебе не надоест? Ладно, про тебя уже давно всё ясно. Вопрос, кто и для чего написал его? – Тут бакалейщик переключился на писателя. – Позволь поинтересоваться родом твоей деятельности… Какое мастерство по написанному имеешь в ведении? На каких деяниях благоденствуешь?

– Ну, зачем ты, «купи-продай», споришь? Ты для начала на руки его глянь… Ни единой мозоли, – пыхтел трубкой солдат. – Ремесло и этот человек – всё равно, что с открытой душой держать камень за пазухой. Разве не очевидно, что его просто так написали? Для количества, для массовки, для показухи на худой конец. Просто чтобы был!

– В очередной раз, мой друг, ты облажался чуть более, чем полностью, – не мог успокоиться гибкий, как позвоночник, лавочник. – Таким, как ты, всегда невдомёк очевидные, просто азбучные, истины. Разве в состоянии кто-нибудь появиться в волчьем угле наобум, в обход времени, да ещё и как ты изволил выразиться, «просто так»? Ты внимательнее-то к нему приглядись… Сердце храброе – сразу видно. Воля несгибаемая, яко дамасская сталь. Разум чист, как горный хрусталь неподдельный, а рука быстра, точно стрела индейца… И, по-твоему, такого написали до кучи? Нет, дружище, всё не так просто, как кажется. Не удивлюсь, если выяснится, что этот щеголь с самим чернокнижником и его лиходеями шашни водит да замыслы тёмные венчает… А может и наоборот: тайным агентом в жандармерии числится… Всякое может быть ибо, быть может, всякое.

– Да успокойтесь вы оба, – неожиданно встрял писатель. Во время всей перебранки писатель лихорадочно соображал, что бы такое ответить и вот, наконец, выдал: – Флористом меня сочинили на мою беду. Цветочки всякие по призванию должен выращивать, кустики подстригать… А мозолей оттого и нет, потому как подобно вам очнулся в глухой тайге. Вот, хожу теперь, полянку какую высматриваю. На полянках ведь тоже цветочки имеются. Может хоть за ними поухаживать приведётся…

– Ни единому слову не верю! – затряс своим кочаном вправо-влево бакалейщик.

– Ты мне порядком надоел, – возмущался солдатик. – Меня месяц проверял, теперь к этому бедолаге полгода цепляться будешь…

– Если кому-то нравится, что его водят за нос, то могу и помолчать, – надулся бакалейщик.

С бакалейщиком вообще происходила какая-то неразбериха. Если с остальными писателю рано или поздно становилось ясно, кто они такие и откуда взялись, то по бакалейщику сознание упрямо молчало. Как если бы никогда о таком писатель не слыхивал и думать не думал. Местами казалось, эхолотами своими бакалейщик за версту улавливает малейшие вибрации вранья, а хитрыми глазками сквозь грудную клетку видит учащённое сердцебиение. Шутки ради решил писатель проверить свою догадку. Тихо-тихо, себе под нос шепнул: «Бакалейщик – дурак!» А сам при этом пристально глядел на объект эксперимента. О чёрт! Чётко заметил писатель, как во время произнесения фразы, одно правое блюдце бакалейщика напряглось и, дрогнув, ещё сильнее поворотилось в сторону шептавшего. Глазки опосля ругательства на свою персону у обозванного тут же принялись наливаться кровушкой, отчего стали ещё ехиднее. Со всей уверенностью констатировал для себя писатель непреложный факт – эксперимент удался!

* * *

По полю, заснеженному спелым хлопком, причудливо петляла набитая телегами и всякими повозками дорожка. В одну сторону широкое поле протянулось до самого горизонта, по другую сторону где-то вдалеке плавно перетекало в маковые посевы, отчего ярким контрастом переходило с белого цвета на красно-фиолетовый. До маковой части было около трёх вёрст, а солнышко в зените раскалилось так, что хоть ложись и помирай. И ни единого намёка на тенёк, ни единого позывного сигнала от дающего прохладу ветерка. Красота и муки – два в одном. Только совсем далеко, там, где заканчивались покрывала снотворного мака, являющегося атрибутом самих Гипноса и Нюкты, едва различались верхушки первых редких колков. В направлении спасительной тени по дорожке двигалась интересная троица. Троица отнюдь не собранная призывом «Третьим будешь?», а совсем иного плана… Можно конечно предположить, что встретились три одиночества – ни имени, ни отчества, но и это будет неверным предположением.