Александр Рейтер - Чуть ниже поверхности

Я могу не дойти, не доехать, могу попросту не успеть!..

– Когда ты смотришь на меня я не верю в иное, “иное” времени, “иное” пространства, “иное” чувств… Но кто я, когда тебя нет, когда я тону в многоообразии этого "иного", служу ему безвольно и не вижу тебя?…

– …

Но если каждый для каждого ИНОЕ, как же понять бесконечно тянущуюся цепочку иного иного? Где предел зеркального коридора уводящего в полнейший мрак теряющих ясность отражений отражений? Кто мы друг для друга: чужие, свои, иные с бесконечно меняющимися лицами и смыслами наших столкновений в этих отражениях. Иное другого может оказаться моим иным, или просто моим, и тогда чудесно и стихийно складывается история. Чья она?! Моя, твоя, наша, кого-то еще?..

Мы движемся внутри времени по чуждому пространству расстояний, от глаз до глаз, пытаемся не пропустить детали, ни одной детали. Чтобы потом в один и тот же момент осознать – НЕТ БОЛЬШЕ НИЧЕГО!

И в холоде и ужасе огромного космического пространства одиночества есть только один способ удержать мир от окончательного распада на атомы – зацепиться за единственный взгляд и остановиться, остановиться и просто долго молчать, и лишь потом понять выдыхая счастливо: БОЛЬШЕ НЕТ НИЧЕГО ИНОГО, ДРУГОГО, есть только Ты!

(19.03.08)

Декорации вокруг были двумерными, казалось их даже можно было свернуть как большой пестрый ковер, но стоило уменьшить расстояние от них до воспринимающего сгустка, навести фокус, как появлялись их некие качества, похоже даже, они реально существовали, они оказывались то резиновые, то поролоновые, то вдруг разрежаясь, они превращались в запах дыма, в привкус соли, а то вдруг, и вовсе, смешивлись в один закручивающийся воронкой градиент, уходящий на самое дно в безымянный субстрат, который снова и снова обретал новую форму.

И я узнавал себя в только что минувшем мгновении, и в мгновении, минувшем до этого мгновения, и так далее, как в зеркальном коридоре, уходящем в непроглядность. Я мог легко прерывать это и забывать с той же легкостью и скоростью мгновений; но узнавая, я каждый раз видел что-то новое, а забывая, я все время видел одно и то же или ничего. Множество само-идентификаций разложенных на полочки, как если бы цепочку времени представить в виде стеллажа в костюмерной, были тоже декорацией, тоже двумерной, хотя каждое "воплощение" могло сознавать и постигать себя, или правдоподобно играть это, а потом назвать "твоя жизнь".

У меня, как директора этого театра была возможность складывать и раскладывать вновь "себя" и "не себя", перемешивать как колоду, как недорисованный мультфильм, вот я и мешаю субстрат все быстрее, пытаясь углубить воронку в кофейной чашке, чтоб потом только заглянуть на дно и быстро выпить.

Краски меняли свою концентрацию, сползая то и дело в монохромность глубокого сна, я шел и прикасался к холодным рукояткам – все двери были открыты…

Я мог выбирать, но не хотел, я лишь смотрел по сторонам и шел дальше.

Волны форм пытающихся быть реальностью, разбивались о железный занавес закрытых век. Разлетались лишь брызги рисующие фрагменты или ощущения от них, соединяющие порой несоединимое, они смешивали свои краски со смыслами, одушевленное с неодушевленным, так, что искры порою пронзали и сам занавес, подкрадываясь к самому центру нестерпимо-жгучим, словно факел, желанием открыть глаза и бежать сквозь все преграды, обнимать каждый штрих незнакомого города, который был в тот момент ею, а в следующий, он уже менял лица, как дерзкий юноша-поэт меняет своих муз.

Но занавес становился всё свинцовее и серее, погружая героя в его излюбленный “сон на карусели”.

Дороги разбегались во все стороны словно потоки из раны, мокрый узел с песком трещал затягиваясь все туже, то что мы встретились именно здесь было предсказано, выверено той странной логикой, складывающей гештальты и истории, связывающей ни о чем не подозревающие лоскуты в крепкие капроновые нити, неумолимо приводящие сюда.

Мы могли не смотреть друг на друга, лиц могло не быть вовсе или они могли быть другими, или меняться со скоростью тающих сигарет или глотков вина, мы были здесь, присутствовали в этот момент в этом странном зеркале, словно отражение в проехавшем мимо автомобиле, где мы были всегда вместе, узнавая свое время каждый раз, и каждый раз глядя сквозь иголочное ушко видели там огромный клубок нашей истории, мы могли даже не разматывать его и не вытягивать наружу, мы просто знали, что здесь так было всегда.

Кажется, сейчас мы одновременно проявились из нашего локального псевдо-небытия. Еще кофе. В руках и в центре груди появился знакомый холодок и дрожь, словно неощутимые вибрации времени ставшие вдруг видимыми, как сигнал для лисицы о надвигающемся пожаре, как условный стук в окно “здесь-сейчас-да!”, “тук-тук-да!”.

Мы танцуем, Nouvelle Vague, внутри даже не музыка, а звенящая тишина, миры, которые раньше лишь пересекались как глаза в проносящемся потоке толпы, вдруг научились сосуществовать, взаимопроникать и радоваться один другому, и, хоть и оставались недоступными в своей полноте, словно мир кошек и мир людей, но соединились теперь неразрывно.

Даже когда мы покинем это место максимальной концентрации, выпутавшись из тугого узла, добежав до безопасной опушки леса, то обнаружим себя одним плотным полотном, одной гремучей смесью ничтожащей окружающее ничто, отрицая отрицание.

Всё видимое разлетается как искусственный снег с карусели после съемок сцены, медленно и мягко кружит облако, в котором так и остались стоять позабывшие роль актеры, время вновь начало движение, но уже в их собственном направлении или рассеянии, готовясь к долготе и протяженности дороги, но не от будущего к прошлому, а от настоящего к другому настоящему.

Я поднял глаза от кофе, закручивающегося воронкой, и сквозь пену и дым разглядел буквы: “ПОРА, ОНА ЖДЕТ!”.

(03.08.09 – 11.08.09)

Заполнять свое время Историей – привычка или уже ритуал, даже обычный вечер наедине с собой, без ожиданий и мыслей, погружая минуты в клубы дыма от сигарет на кухне, самой простой историей, как если бы кто-то сейчас описал цвет обоев и пола, светотень предметов в перемешку со шлейфом ассоциаций – ах всё это подсознание – и всё это омертвевшее нагромождение, разрозненное и разряженное, оно приобрело бы узорную вязь и безусловную весомость и смысл! Кажется об этом писал еще Сартр, но раз это не формула и не закон тяготения, то можно это освежить и в своей памяти – лишним ведь не будет.

Но увы, среди сегодняшних гостей не было того самого художника, того отражающего двойника, очаровывающего строй и ход вещей и секунд, и никакое актерство не в счет, даже самое безобидное – а изобразите что-нибудь из раннего, ах, какой он милый, и этот максимализм и ритм, а про Испанию, ах!…