Надежда Гладкая - Русь деревенская

Иллюстратор Алла Таранкевич

© Надежда Гладкая, 2020

© Алла Таранкевич, иллюстрации, 2020

ISBN 978-5-0051-2269-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Люди вообще напрасно думают, что каждому из них доступно только то, что прошло через сознательные слои его «дневного» опыта. Неисследимо и неописуемо присутствуют в каждом из нас веяния наследственно окружающей нас природы, дыхание нашей национальной истории, потомственно намоленные в душе религиозные сокровища духа.

Всё это как бы дремлет под сводами нашего душевного подземелья; и только ждет своего часа для подъема и обнаружения. И в этот час, когда приходит в движение родовая глубь личной души, человек испытывает себя скорбно и радостно-древним, как если бы в нем ожили и зашевелились его безвестные, но столь близкие ему предки, их беды и победы; как если бы в нем проснулось некое историческое ясновидение, доселе сосредоточенно молчавшее, или рассредоточенно дремавшее в глубине его души, – проснулось и раскрыло ему сразу и глубину прошедшего, и глубину его собственной личности.

И вот все живо, все трепетно-свежо, все заливает душу скорбью былых страданий и радостью нового видения».

СВЕТ ДЕРЕВНИ

(повесть)

«Кровавая, хмельная,

Хоть пой, хоть волком вой!

Страна моя родная,

А что ж ты делаешь со мной?!»

«Блаженны кроткие,

ибо они наследуют землю».

Солнце вставало доброе, чистое, обещало хороший день. Оно появляется каждый день из-за угловой соседской ограды, что через дорогу, между изгибом реки и лесом. Сначала чуть подсвечивает снизу небо, потом, высунув макушку из-за горизонта, пускает свет вдоль по земле, и, наконец, показав свой лоб, щекочет лучами уже бока деревьев и изб. А уж когда является перед миром всем ликом, тогда щедро заливает светом и крыши, и огороды, и реку.

Дом поставлен так, что солнце в окнах весь день, от первого лучика до последнего. Сперва в го́рнице и комнате, в пяти окнах прямо, потом катится вправо, заглядывая в те, что выходят во двор, пока не спрячется за кладову́ю. Тому, кто привык трудиться от зари до зари, по-другому строить нельзя.

Александра наблюдала рассвет из окна родительского дома, дожидаясь невестку, чтобы с нею идти на реку полоскаться. Мария собирала в узел волосы, зевая, повязывала платок. Подхватив корыто с бельём и вальки́, женщины вышли из избы и стали спускаться к реке. Расположившись на плотике, заска́ли рукава рубашек выше локтя, принялись плескать на стайку гусей и кы́шкать, отгоняя их от мостков. Какое-то время у реки было спокойно, слышался плеск белья по воде и гусиных крыльев неподалёку, и солнце пронизывало золотыми нитями белизну птичьих крыл и лёгких женских рубашек, не забывая и обо всём береге, создавая неповторимое, не сравнимое ни с чем световое полотно утренней деревни.

Александре всегда было радостно гости́ть в родном доме, словно сила впитывалась в неё от самых стен, от тя́тиной тихой поддержки, маминого разговора, мир нисходил в душу, дух укреплялся. Только сейчас она у них не в гостях, и не от радости. Му́жнину семью раскулачили, и мужа, и отца его с матерью увезли куда-то, сказывают – в Сибирь. Свекровка добрая была у неё, уговаривала:

– Олександра, бабам-то можно отстать от мужиков, разрешают отделиться. Иди к своим, робя́т уводи, может – спасётесь.

Сомнительно это было, чтобы спастись. Несдобровать им. Свекры, конечно, тоже не худо живут, к худым её бы не отдали. Не живут, жили уж теперь. Узнавала про них, спрашивала – никто ничего не говорит. Ни слуху, ни духу. Где они, как они? Запропа́ли на́чисто, может, вовсе сгинули. Никого не жалеют теперь, стреляют. В Мироновой вон церкву изломали, батюшек убили. Кладбище испоганили, с землёй сровняли, где могилки теперь родные искать? Дедушко Иван там, баушка Надёжа, сестрица Мария…

Но к своим уехала, робятёшек пожалела. Да и за своих боязно. Не самой спастись, дак им помочь. Хотя, чем поможешь? Но как сам тут находишься, сам всё видишь, дак будто легче. Павел, муж-то, хороший у неё был, ладно у их было. Был, было… Неужто только так теперь и говорить об этом? Неужели всё поги́нуло?

Тятин-от дом посправне́е Павлова будет. Значит, не сегодня-завтра и к ним придут. Федя Горбатый уж не раз похвалялся: «Теперь мы станем кала́чики ись, а вы сухари суши́те». Мы – это, стало быть, новая власть. Ты сперва напеки этих калачиков-то! Да из своей пшенички.

Перво-то время власть не по один раз на дню из рук в руки переходила. Утром бе́ла, вечо́р кра́сна. Потом снова да ладо́м переменятся. Как красны в деревню – Федина семейка уж тут перед ими вьётся.

В соседних губерниях, сказывают, мужики сколь раз бунтовали. А наши… Дед Иван наверняка бы пошёл. А тятя другой, и брат тоже. На их многие глядят, уважают всё ж таки. Может, на их глядя, тоже молчат.

Сердце сжалось, вспомнив прежнюю жизнь. Тятя тогда токо недавно их с сестрой из школы приходско́й забрал, не дал в третий класс пойти – работы по дому полно, а прислуги ведь нету. Хватит, писать-читать выучились, и будет, не барыни. Совсем-то неграмотных у их никого не было, азбуку с арихметикой все знали. Токо ленивые грамоте не знают да худоу́мые. Однако, добро с неба не падает, а с поля, да с огорода, да с приго́на. А зимой – кро́сна, спицы, иголки да нитки. Мужикам пло́тницка работа, обу́тки шить, посуду ладить, да ку́зня ведь у них. Понимай, сколь работы-то. В большой семье у всякого своя куде́ля, большим – больша́, маленьким – ма́ленька.

И вскоре, в один недобрый день, прискакал тятин сродный брат, Перфи́лей, рассказал: «Пермь пала, царя сбросили!» И показалось это так, будто небо сбросили на землю, и всех придавило… Как жить теперь, чему верить, кому служить? А тятя твёрдо сказал: «Разве нам кто приказывал сердце менять? Или голову другую приставили? Им Бог судья, а нам гадать да менять нечего, так и быть, как было. Жить по совести, верить Богу, служить родной земе́люшке»…

И заездили, запылили, заскакали по деревням чужаки. Грохот, крики, топот, стрельба, грязи́ща, день и ночь смешались – ни в чем не было больше покоя. Ничего нельзя хуже придумать для деревенского человека, чем нарушить его уклад, его мирный, понятный ход жизни, в котором он знает, что это его дом, его двор, его поле, его семья. Его соседи, а значит, братья, друзья. Потому что у них такой же дом, и двор, и поле, и семья. И все они вместе, и знали, когда вставать и ложиться, сеять и жать, работать и праздновать. И берегли и умножали то, что давала им земля.