Юрий Абросимов - Птица навылет

Казалось бы, самые насущные нужды и благостные потребности человеческие – например, периодически возникающее стремление хорошо покушать – превращались, как чувствовал Никодим Вельяминович, в настоящее преступление против этой пресловутой человечности, хотя саму фразу об том он никогда не любил, подозревая в ней некую фальшь. Иногда, при особой благораспереустановке внутренних флюидов, откушать удавалось знатно, то бишь без душевных расстройств и надрыва. Но иногда сам диавол, казалось, брался вершить судьбу нашего героя, дабы лишний раз упрочить своё конечное могущество и подвергнуть смертельной опасности ещё более конечное земное существование выбранной им жертвы.

В роковой для себя день Никодим Вельяминович традиционно поднялся на лифте к месту работы на двадцать четвёртый этаж НИИ, по обыкновению прокляв всё. Дальнейшие действия Никодима Вельяминовича также характеризовались редкостным обыкновением вкупе с традиционализмом. Он вынужденно поздоровался с рядом сотрудников, имеющих, надо полагать, сомнительную честь для себя и вполне определённое горе для Витийкина работать с ним на одном этаже, а значит попадаться ему на глаза ежедневно. Затем он включил электронно-вычислительную машину, чтобы в течение примерно одного часа с четвертью проделать ряд установленных незнамо кем, когда и с какой целью операций, суммарное значение которых колебалось от почти бессмысленного до откровенно бесполезного. Пока машина гундела электронною начинкою, Витийкин просматривал свежую на вид прессу, повествующую о вещах столь же тухлых, сколь и противопоказанных любому нормальному читателю. Иногда звонил телефон; домогающийся абонент узнавал, что попал не туда, и отключался. Через минуту звонок звучал снова, через две минуты повторялся опять – всего раза четыре. Такое происходило регулярно, являясь частью работы в общепринятом понимании. С точки зрения вышестоящего руководства прилежный, тем более ценный сотрудник выглядит именно шуршащим газетами, супротив гундящей электронно-вычислительной (реже счётно-аналитической) машины, периодически снимающим телефонную трубку, дабы с полагающейся строгостью ответствовать в неё:

– Нет! Ведь я же вам сказала! И больше не звоните сюда!

Ценный сотрудник мог перманентно курить в специально отведённом для того месте, уединяться в туалете на длительное время, изучать каноны визуального разврата, протяжно смеяться над несмешными вещами. В общем, много чего мог, но при одном условии! Если он всегда, при любых внезапных инспекциях со стороны начальства, рьяность которого, порой, была достойна лучшего применения, аргументировано давал понять: он загружен делами настолько, что работать хоть со сколь-нибудь видимыми результатами не в состоянии – причём, уже очень давно.

Мы не в силах прямо доказать тлетворность подобного подхода к труду, ведь у вышестоящего начальства есть слабости аналогичного свойства. Кроме того, наличествует подозрение, что чем выше забираться, тем более чудовищными и очевидными окажутся всем известные слабости. Вопрос «чем они там занимаются на самом верху?» не нами поставлен и, наверное, не нам получать на него ответ. К сожалению. При различных же сокрушениях мы знаем: всегда лучше дождаться времени обеда.

Оно близилось. В сотый раз сверив зреющее нетерпение с показаниями кабинетных часов, Никодим Вельяминович принимался затем через окно тоскливо озирать стелящуюся далеко внизу дымку серого цвета. Городской вид, пропущенный сквозь немытое веками оконное стекло, придавал законченность мыслям о необходимости революционных потрясений, а также непременной гибели во имя торжества гротеска, – гибели ужасной, но обязательно безболезненной.

Наконец циферблат показал час дня. Собравшись с духом, Никодим Вельяминович вышел на общую площадку этажа, где находилась дверь лифта, две туалетные двери, штук восемь других дверей непонятного назначения с совершенно никчёмными за ними людьми. На площадке всегда витал идиосинкразический запах пищи. Впрочем, к запаху Витийкин давно привык, воспринимая его, как давно просроченное искушение.

Столовая – она же кафе, иногда бар, а для некоторых ресторан – располагалась в соседнем здании, которое с институтом соединял крытый переход на уровне второго этажа, заполненный уродливыми лианистыми деревьями в кадках. Количество людей в очереди за едой постоянно варьировалось, хотя по опыту Витийкин знал – что одного посетителя, что пятнадцать здесь обслуживают примерно равное количество времени. Столовая являлась тем сакральным местом, где Ахиллес никогда не догонял черепаху, но кушать хотелось регулярно, поэтому приходилось терпеть.

Сегодня очередь составляли две дамы – давно располневшие, подозрительно замужние, по определению тупые и считающие себя проголодавшимися. В непосредственной близости от них, за одним из столиков сидели с пивом два хмыря (такие иногда заводились тут). Они сидели, судя по всему, со вчерашнего вечера, потеряв понятия времени и пространства, но сохранив свою речь в относительной связности, некоторой даже солидности, насколько это вообще возможно у тварного существа, не дотягивающего до личности.

– А меня никогда не остановят!.. – говорил один из хмырей, покачиваясь.

– Да?.. – с сомнением вглядывался в него компаньон.

– Нет… – подтверждал тот. – Не… остановят.

– Ты ж… чёрный, – настаивал его коллега. – Весь… Остановят.

– А я… секрет один знаю. Я… с книжкой иду. С книжкой чёрных не останавливают. А чёрный… что ж. Грязька-калюжка. Я смою её, – и он сделал большой глоток пива.

– Подзаподнулёвка, – кивнул головой его приятель, допивая из своего стакана.

Никодим Вельяминович Витийкин не хотел ни смотреть на них, ни прислушиваться к скверным их разговорам, но всё, что довелось ему по обстоятельствам сейчас воспринимать, притягивало и завораживало его, как завораживает и притягивает гадость, имеющая в дальних родственниках элемент божественного. Уж он давно размозжил их мерзкие хари об стол, и сокрушил бутылки об их головы, и попрыгал по животам, чтоб пиво их вонючее изверглось ко всеобщему стыду и раскаянию, а всё ж таки мысленно, всего лишь мысленно происходили эти экзекуции у Никодима Вельяминовича, и не было ни малейшего шанса у него хоть что-нибудь изменить или поправить в окружающей действительности, убивающей его тщетою, уничтожающей суетой, глумящейся над ним беспрестанно.

Судорожно передохнув, Никодим Вельяминович посмотрел впереди себя, пытаясь понять – что там происходит в очереди. Одна из вышеупомянутых тётушек успела нагрузить поднос котлетками, марципанами, жирным бараньим боком, залитым густой подливою, салатиками такими и сякими (дабы уважить мечту о похудении), какими-то соками, каким-то чайком с вафельками, после чего размеренно отплыла в зал, бросив через плечо своей товарке: