Юрий Абросимов - Птица навылет

Расталкивая людей вокруг, опрокидывая стопки подносов, круша тарелки и стаканы, Никодим Вельяминович обогнул стойку раздачи, устремившись на кухню. Повара обомлели, когда увидели лицо ворвавшегося к ним человека, багровые пятна на этом лице, дико вращающиеся глаза, всклокоченные волосы, облитый чем-то жирным, разорванный в разных местах костюм.

– Яду мне!!! Яду!!! – заорал Витийкин.

По идее, ему бы надо было схватиться за могучий разделочный нож, но простого крика оказалось достаточно, чтобы произвести должный эффект. Кто-то попрятался в морозильные шкафы, судомойка нырнула под стол, один лишь перекошенный от страха поварёнок-стажёр быстро раскопал в кладовке в мусорных мешках, коробочку с крысиной отравой, каковую и сунул ворвавшемуся безумцу.

Витийкин, схватив коробочку, устремился с ней обратно в зал столовой. Он принялся черпать сухой порошок яда и осыпать им приготовленную на раздаче еду.

– Жрите, бляди!!! Сволочи!!! Жрите!!! – вопил Никодим Вельяминович, заражая смертью подливы и бульоны, соки и воды.

Никто не решался приблизиться к нему. Десятки людей жались к стенам, по периметру зала, затравленно наблюдая за последствиями вспыхнувшего кризиса. Столовая превращалась в арену буйства, напоминая съёмочную площадку какого-то грандиозного фильма-катастрофы – про то, как, например, комета сталкивается с Кинг Конгом на фоне девятого вала и сразу нескольких землетрясений.

Конечно, долго так продолжаться не могло. Стерев в порошок всё, что попалось под руку, и бросив его вслед за ядом в поварские кастрюли, Никодим Вельяминович покинул арену. Прямо по лестнице, не дожидаясь лифта, он бросился к своему рабочему месту, не отдавая себе отчёта в том, что надлежит теперь предпринять, к чему тогда готовиться его сослуживцам. Почти на всех лестничных площадках курили разомлевшие от трудовых натуг сотрудники института; они с изумлением видели странного до неузнаваемости человека, который стремительно нёсся вверх, никого и ничего как будто не замечая, словно там, наверху, или, скорее, внизу, откуда он бежал, происходило страшное, самое что ни на есть ужасное, противное натуре любого человека. Однако Витийкин так быстро перебегал с этажа на этаж, что ни вид его, ни стремительность, ни хриплое дыхание, ни бешеный блеск в глазах, не смогли увлечь очевидцев за собой. Никодим Вельяминович даже в самый критический момент своей жизни оставался фатально одиноким.

Чем выше он поднимался, тем большее просветление ощущал в голове, ярость улетучивалась. В холл двадцать четвёртого этажа он вышел совершенно спокойным и остановился в нерешительности.

«А дальше что? – подумалось Никодиму Вельяминовичу. – Нынче же всё напрасно… Больше никогда… не буду…»

И вдруг озарение – радостное, словно первый летний дождь в детстве – посетило его.

– Я пойду домой… – тихо сказал Никодим Вельяминович.

И так это просто, правильно и счастливо показалось ему. Что вот прямо сейчас можно взять и отправиться домой, в свою квартиру, не дожидаясь окончания рабочего дня, ни у кого не отпрашиваясь, отвергнуть всё, избавить себя от всего, отринуть вериги, освободиться, принять в кои-то веки ясное, ответственное решение. Что можно выйти наружу самостоятельным человеком, распоряжающимся личным достоинством, как и до́лжно, значит, всегда поступать. Всегда! А ведь сколько времени упущено! Прошли годы – без цели и отрады, без видимых достижений. Обязанности в одном меняли обязанности в другом, клетка спирала дух. Махоньким зверьком себя чувствовал Витийкин, тщедушной личинкой; да и как чувствовал! – подспудно, со страхом, во сне, боясь признаться, страшась возможного разоблачения. Но… нет… не сейчас. Не сегодня. Сегодня уж – всё!

Прозвенел звонок, возвещающий прибытие лифта на этаж.

«Теперь уж кончено!.. Довольно вам мучить меня…» – мечтал Никодим Вельяминович, закрыв счастливо глаза.

Он услышал, как открылись двери лифта, и шагнул в них, продолжая улыбаться от радости, которая кипела в нём…

Лучшие научные умы долго потом бились, силясь понять – как так могло получиться, что двери благонадёжнейшего лифта, в некотором смысле гордости передовых конструкторов, открылись на последнем этаже здания в то время, когда кабина его стояла на первом. На многие годы НИИ полусферических недоразумений обеспечил себя материалом для профильной работы. В кулуарах Витийкина Н.В. даже называли иногда мучеником науки, а в центральном фойе со временем установили в честь него мемориальную доску. Правда, события того же дня, которые предшествовали casus liftus, делали фигуру нашего героя слишком неоднозначной. Фамилию с инициалами на памятной доске пришлось изменить, и фотографию прикрепили совсем другого человека, – а так всем распорядились соответственно. Трудно сказать, как бы отнёсся к таким почестям сам Никодим Вельяминович, но в том, что последние мгновения жизни в корне изменили его отношение к ней, сомневаться не приходится.

В полдень Феофилакт Маниакович Разорваки позвонил своему приятелю Титу и пригласил его прийти вечерком, дабы откушать свеженького человека, которого Феофилакт Маниакович накануне зарезал. Тит, для приличия, сперва начал отказываться, отнекиваться, ссылаться на какие-то неудобства, но дрожащий от возбуждения голос подспудно выдавал в нём сильную тоску по хорошим мясным блюдам. Условились, что он выкрадет у жены бутылку сухого, купит по дороге батон белого и в восемь вечера будет у Феофилакта Маниаковича. На том и порешили.

В течение нескольких последующих часов Феофилакт Маниакович прилежно суетился на кухне – варил, тушил, жарил. В силу своего холостяцкого образа жизни он не только знал толк в кулинарно-прикладном искусстве, но и очень любил им заниматься. Особенно когда под рукой имелись сто́ящие фабрикаты.

Вечер наступил быстро и незаметно. В дверь позвонили. Ещё не открыв замка, хозяин услышал, как на лестнице нетерпеливо топочут, чем-то шуршат и взволнованно дышат.

Начали по традиции с салата. Долго смаковали, пригубливали спиртное, старались глядеть в тарелку. Но мало-помалу наслаждение взяло своё, да и жаркое близилось. С торжественной помпой Феофилакт Маниакович водрузил шедевр в центр стола.

Вспыхнула обострённая дискуссия между знатоками дичи.

– Вопреки общеизвестному мнению, – убеждал гостя хозяин дома, – ягодицы – не самая лучшая часть!

– Не-а, не-а, – махал Тит грязной вилкой. Он никак не мог допустить, что ест худшую.

Однако спорные ягодицы быстро уплели, за ними умяли ноги и руки, объели голову, разжиженные мозги по-братски разделили поровну, перейдя затем к финальным рёбрышкам.

И надо же было случиться такому ляпсусу! Промеж рёбрышек обнаружился инородный предмет. Каким чудом ускользнул он от поварского взора, оставалось только догадываться.