Николай Бредихин - Маленький Лох-Несс. Повести и рассказы

С удовольствием работая челюстями и не переставая улыбаться детишкам, Подрезов узнавал последние новости. Которых было много, но которых, собственно, и не было. На работе всё хорошо, зарплату по доверенности жена получала без всяких затруднений. Тесть и тёща здоровы, порядок полный и у его родителей. Конечно, не обошлось без постоянных детских болезней, Пашкиных двоек и разбитых коленок и носов, но в остальном «в Багдаде» было на удивление «всё спокойно». Только теперь Подрезов обнаружил, в каком бешеном ритме он крутился на «сборах», и окончательно убедился, что его готовили к засылке в другую страну. Что его, к слову, совершенно не привлекало. Деньги, конечно, деньги, да и не просто деньги, а чеки Внешпосылторга, на которые в специализированных магазинах «Берёзка» можно было купить весьма и весьма заманчивые вещи, но чёрт с ними, с деньгами, не в них, как говорится, счастье.

За ним пришли ночью. Двое дюжих ребят, которых Алексей хорошо помнил, как добровольных, «сборных», охранников. Они были достаточно вежливы, даже почтительны: не били Алексея, не выворачивали ему рук, просто сказали, чтобы он срочно оделся – их ждёт машина.

Алёна разволновалась.

– Алексей, что ты натворил? Что случилось? – плакала она, зажимая себе рот платком, чтобы не разбудить детей.

– Просто сбежал, – хмуро буркнул Подрезов. – Очень хотелось с вами увидеться.

– Зачем, Лёша? Неужели ты не мог дотерпеть? Что с нами теперь будет? Тебя посадят, да? Посадят?

Алексей и сам невесело рассуждал о своей дальнейшей судьбе. Он никак не ожидал, что система окажется в отношении него столь расторопной, сработает так быстро.

Хмуро ждал он и после, что с ним дальше произойдёт, но все делали вид, будто ничего особенного не случилось. Ну, сорвался парень, вернулся обратно, будет ему урок. Никто не собирался сажать Алексея в тюрьму, да и вообще, как он успел заметить, на курсах не было даже карцера. Лишь Аркадий, увидев его, покачал головой.

– Да, слабак ты оказался, парень. За мной кое-какой должок в отношении тебя, поэтому хочу дать тебе совет. Ты опустился на одну ступеньку ниже, а их не так уж много здесь, таких ступенек. Не совершай больше ошибок, иначе когда-нибудь придётся локти кусать в бессилии, а выправить что-либо уже будет невозможно. Вот возьми, – он протянул Подрезову визитку с номером своего телефона, – может, когда-нибудь понадобится. Парень ты вроде бы неплохой, но ещё раз советую: не пытайся перебить плетью обух.

Нельзя сказать, чтобы Алексей испугался предупреждения Аркадия, однако авторитет этого человека был для него слишком велик, чтобы к его словам не прислушаться. Он задумчиво повертел визитку в руках, затем спрятал её подальше: всякое может случиться. А ведь была у него мысль, прежде чем решиться на ослушание, посоветоваться с Аркадием. Но хорошая мысль, как говорят, всегда приходит слишком поздно.

Подрезов без труда снова вписался в привычный ритм и больше уже не помышлял о побеге. Хотя особенно его возмущала жена: он решился на такой поступок ради неё, а встретил осуждение. Впрочем, не исключено, что Алёна была права.

Пришёл момент и Алексею уезжать, однако оказалось, что учёба его ещё не закончена. Он был изрядно напуган этим обстоятельством, но опасения его, к счастью, не подтвердились: теперь его перевели в Москву, он получил возможность в выходные бывать дома, так что можно было считать, что самое страшное позади. Его не посадили – даже поощрили, а не наказали, что означало, вполне вероятно, полное прощение его проступка – о чём ещё можно было мечтать? Ну а ступенечка… Даже если Аркадий и был прав, Подрезов уже свыкся с мыслью, что о какой бы то ни было карьере в его случае не следует даже думать.

Так получилось, что Аркадия перевели вместе с ним; довелось Подрезову однажды даже свидеться со своим парторгом: тот сначала вытаращил глаза от изумления, затем покачал головой скептически – этот-то придурок, мол, интересно, что здесь делает? Ну а вообще, лица тут уже было совершенно бесполезно запоминать, настолько стремительно они менялись. Ни о каких нарах, казармах уже не шла речь, курсы проходили в закрытом пансионате в сосновом бору на берегу реки, условия были самые что ни на есть комфортные, питание на высочайшем уровне.

Алексей приободрился, избавился от терзавших его мрачных мыслей в отношении своей дальнейшей судьбы, дома даже заважничал. Что жена с превеликим удовольствием поощряла. Особенно она радовалась продуктовым наборам, которые Алексей получил теперь право приобретать в спецбуфете. Его немного уязвляло, правда, то, что талоны на пайки были разные и его талон, соответственно, был не из самых престижных, но утешало и даже вселяло гордость другое: очень многие люди, которые выделялись на предыдущих курсах своей предприимчивостью, хваткостью, сюда не попали, а вот некоторые молчуны-тугодумы вроде Подрезова вдруг сей чести удостоились. Начальство, видимо, свои, особые, выводы сделало, и справедливость в какой-то мере восторжествовала.

Собственно, здесь, в этом пансионате, Подрезов готов был находиться сколько угодно: сменились не только условия – и предметы были гораздо интереснее, и уровень преподавания на порядок выше. Однако всё хорошее когда-нибудь заканчивается: уже через месяц Подрезову вручили справку для бухгалтерии, выдали «корочки» – на том и закончилась его «малина».

Алексей вернулся на родной завод в своеобразном ореоле: было известно, что он исхитрился побывать на каких-то весьма престижных курсах, обзавёлся там солидной поддержкой, и теперь все вокруг дружно прочили ему скорое повышение. Постепенно уверился в этом и сам Алексей, порой с ехидцей поглядывая на мастодонта-парторга: новые веяния делали его «членство в рядах КПСС» желательным, но совсем не обязательным. Ведь выбрали же его для такой ответственной учёбы и беспартийного!

Однако дни проходили за днями, месяцы за месяцами, а ничего ни вокруг, ни в личной судьбе Алексея так и не менялось. Учёба на странных курсах всё более вспоминалась ему как своеобразный отпуск, отдушина, доступная когда-то, а теперь абсолютно недосягаемая. Алексей всё чаще корил себя за злополучный опрометчивый поступок, шестым чувством угадывая, что тот сыграл всё-таки, а может, и сыграет ещё, какое-то своё, роковое значение в его судьбе. Затем события вдруг закрутились так, что стало не до воспоминаний.

Подрезов с тоской смотрел на проходивших мимо людей, иногда тонким, неуверенным, срывавшимся от стыда, голоском пытался рекламировать разложенные на асфальте напильники, пассатижи и прочую дребедень. Больше всего на свете он боялся сейчас встретить здесь, на пятачке возле универмага «Первомайский», одним из первых в Москве превратившегося в гигантскую барахолку, кого-нибудь из знакомых: никто бы не поверил, что он не ворует эти напильники на родном заводе, а перекупает их в магазинах. Но что-то надо было делать, как-то выкручиваться. Судьба вдруг повернулась боком не к нему одному: вся страна пустилась в какой-то диковинный, сумасшедший пляс, да и от самой страны, наверное, лишь две трети осталось. Вокруг усиленно что-то воровали, продавали и перепродавали, вот только Алексею, как он ни старался, ни в чём не везло.