Аглаида Лой - Портрет с отрезанной головой

– Дамы и господа, позвольте провозгласить тост «за знакомство». Надеюсь, приятное! – И залпом осушил свой стакан.

Колесов последовал его примеру, крякнул от удовольствия, закусил ржаным хлебом с колбаской. Я тоже отпила пару глотков. Мужчины тут же оживленно принялись обсуждать хитроумную интригу, которую некий Прохоров затеял против председателя союза художников. Я поднялась из-за стола и принялась изучать развешенные по стенам картины. Работы были стоящие. Дикая степь, волнуется ковыль, несутся две лошади. Лошади написаны чрезвычайно экспрессивно. А вот одинокий хуторок в степи, вечер, в окне горит свеча. При взгляде на нее в душе рождается какое-то ностальгическое чувство. На многих живописных полотнах изображалась величаво текущая река, в разное время года и в разное время суток. Заметив, как внимательно я рассматриваю его работы, Колесов спросил:

– Нравится?

– Очень, – искренне ответила я. – А что это за река? На нашу Обь не похоже.

– Это Дон, – пояснил он. – Тот самый Тихий Дон из романа Шолохова. Мои предки оттуда родом. Так что я из донских казаков. У меня и форма дончаков есть, и шашка.

– А можно ваши книжные иллюстрации посмотреть? – спросила я.

– Конечно. – Колесов отошел за ширму и вернулся со стопкой рисунков, разложил на столе. Иллюстрации были превосходные. Гена абсолютно прав: Колесов отменный график.

Выпили еще, заговорили о современной живописи, о местных делах, о каком-то Самойлове, который недавно покончил с собой: прыгнул в пролет лестницы – и насмерть. А с чего бы? Ну, притесняли его как абстракциониста во время оно, так это давно было. Теперь у него карьера в рост пошла, выставка персональная состоялась, имя зазвучало. И вдруг ни с того ни с сего совершил суицид. Непонятно. Хотя, поговаривали, будто весь последний год депрессия у него была страшная.

За разговорами время летело незаметно. Говорили, в основном, мужчины, я только слушала и мотала на ус. Когда еще услышишь подобные откровения о подковерной жизни союза художников, если не за бутылкой вина? «Что у трезвого на уме, у пьяного на языке».

Портвейн между тем закончился, и Колесов настойчиво подвигал Гену сбегать в ближайший гастроном за добавкой, однако тот артачился: назавтра у него намечалось важное совещание. Наконец Гена поднялся и отправился в прихожую по надобности. Недолго думая, с тем же интенсивным напором Колесов тотчас переключился на меня: и понравилась-то я ему, и портрет он мой напишет, а еще лучше – обнаженную Венеру. Напор у него был поистине дикарский, и я сначала вежливо, а потом и не очень, уворачивалась от его ухаживаний в прямом и переносном смысле. Как только Гена вернулся, я заявила, что жутко спешу, ухватила его за рукав и потащила вон, на ходу прощаясь с Колесовым. Тот вцепился в меня, как клещ, не желал выпускать желанную добычу из своих лап, и убеждал Гену оставить меня у него – словно я была не живой человек, а неодушевленная кукла. Ух, и разозлилась я тогда!.. Уже на улице, будучи на взводе, попеняла Гене, что оставил меня наедине с Колесовым, который нагло ко мне приставал. На что мой приятель едва ли не с гордостью заявил: ну такой уж у него темперамент, настоящий мужик. Видно ты ему сильно понравилась, а ухаживать он не умеет.

Моему возмущению подобным проявлением мужской солидарности не было предела. Тогда Гена миролюбиво пояснил, что он всегда такой заводной – и без тормозов. А в качестве иллюстрации поведал следующую историю. Ранней весной этого года – снег тогда еще не сошел – Колесов вот так же с кем-то выпивал, причем, не один день. В это время он находился в крайних контрах с одним известным художником, черт его знает по какому поводу. Хотя, надо отметить, Колесову присуще находиться с кем-нибудь в контрах и безо всякого повода. В тот день, будучи в основательном подпитии, он вдруг припомнил все, причиненные ему этим человеком, обиды и отправился «бить Ваську». И если бы он просто пошел в мастерскую к Василию Знаменскому, которая находится на той же улице через три дома, это еще ничего, как-нибудь разобрались между собой. Но вся соль именно в том, что отправился он совершенно голый и босой, по хорошему морозцу. Из всей одежды на нем красовалась только казацкая фуражка, а в поднятой руке он гордо нес шашку наголо. С ходу, без объявления «войны», набросился на дверь, ведущую в мастерскую своего врага, и с яростными воплями принялся рубить ее шашкой. Закончилось это вполне предсказуемым образом: Колесова увезли в психушку. Впрочем, через неделю отпустили.

Некоторое время я переваривала услышанное, потом сказала: «Да. Впечатляет».

– Такая вот замечательная история.

– И что, он прямо так и маршировал по улице с шашкой наголо и без ничего?

– Прямо так и маршировал.

Я живо представила себе эту невообразимую картину и не удержалась от смеха. Гена рассмеялся следом. А я уже хохотала во весь голос и никак не могла остановиться. Перед глазами, словно вживе, маячил голый Колесов, размахивающий шашкой. Прохожие с любопытством оглядывались на меня. Я честно старалась сдержаться, но хохотала только сильнее, до слез, до икоты, пока не обессилела окончательно и буквально не повисла на плече у своего мужчины. Совершенно голый и с шашкой наголо…

Октябрьская погода к прогулкам на свежем воздухе не располагала: то дождь, то снег, то ледяной ветер, то все эти прелести вместе. Даже не верилось, что порой до самого ноября у нас может длиться настоящая золотая осень. Мы шли к остановке троллейбуса, а под ногами смачно чавкало снежное месиво с водой пополам. Ботинки мои быстро промокли, и когда Гена предложил поехать к нему – я без раздумий согласилась. Из будки телефона-автомата позвонила маме, предупредила, что переночую у подруги. Не знаю, насколько она верила моим россказням, но допросов с пристрастием пока не устраивала.

Переступив порог его квартиры, я сбросила насквозь промокшие ботинки и, боясь подхватить простуду, в ультимативной форме потребовала горячего чаю с медом. После чего на десерт мы занялись любовью, и длилось это часа четыре, пока оба совершенно не выдохлись. Мой страстный партнер тотчас заснул, а я пребывала в удивительно приятном состоянии чувственного удовлетворения и полной расслабленности – почти нирвана. Все-таки он исключительный любовник, думалось мне. Не будь так плотно женат, возможно, мои чувства переросли бы в нечто большее. Но его брак и намечавшийся младенец совершенно исключали для меня подобный вариант.

Пока он спал, негромко похрапывая и порой бормоча что-то невнятное, я обернулась простыней на манер римского сенатора и рассматривала альбомы со сделанными им снимками уходящей натуры Новосибирска. Деревянные дома с причудливой резьбой наличников, разнообразные деревянные коньки на крышах, витые железные украшения на воротах, забавные фантазийные флюгеры. Прекрасные, профессиональные кадры.