Галина Коваль - Городские истории

– Несет же одноглазого некстати!

– Хватит! В машину!

Под светом одноглазой машины молодые люди перебежали дорогу, заскочили в свою. Она рванула прямо с места, зло завизжали колеса по асфальтовому покрытию дороги.

Рядом с бомжем остановилась автомашина, ехавшая в одном направлении с ним. Человек подошел к лежащему на дороге бомжу. Присел, втянул в себя воздух.

– Ух ты! Духмяный какой! Убили или как?

Бомж думать мог, а говорить мешала боль во всем теле. Поняв, что этот человек бить не будет, он пошевелил рукой.

– Встать можете?

Не дождавшись ответа, человек стал поднимать бомжа.

Тот старался, как мог, помогать ему. Потом они шли к машине. Шли мучительно долго и мучительно больно. Машина оказалась «копейкой» с заклеенными липкой лентой трещинами на смотровом стекле.

– Куда путь держим? – мягко спросил хозяин «копейки» и, не дождавшись ответа, завел со второго раза машину. Бомж почувствовал под собой движение. Сначала беззвучно пошевелил губами, а потом прохрипел название пункта своего назначения.

– Питомник для бездомных животных? – Человек за рулем удивился, огорчился, покачал головой. – Мне туда же. Только зря вы так о людях думаете. Каждая больница в городе вас приняла бы дней на десять и, поверьте, повод и диагноз нашелся бы. Вы можете этим пользоваться два раза за зиму. Вас там помыли бы, постригли, одели. Поддержали вас лекарственными препаратами.

Человек за рулем не ждал продолжения разговора.

– Сейчас уже и приедем. Чем смогу, я вам помогу. Потерпите. И бомж терпел.

Хорошо ему стало, и голос у человека за рулем был хорошим и каким-то родным. Перестало болеть тело. Нигде-нигде не болело! Сладостное тепло растеклось по всему организму, его охватила истома, нега какая-то. Человеку стало удобно, комфортно. Он почувствовал сытость в желудке, запах свежезаваренного чая с мятой. Свежая рубашка приятно холодила спину, ноги его стали легкими и гибкими. Он сидел в домашних тапках у себя на кухне. Из приоткрытой форточки шел свежий воздух, и его было так много, что и сердце его, и легкие дышали глубоко и ровно. Напротив него сидел сын и со смехом в голосе рассказывал ему, что жена его просит купить панно, вырезанное на цельной доске в виде раскидистого дуба. Рама у панно желудями выложена. На кухонной стене, говорит, хорошо смотреться будет. Великое счастье, великий покой посетили душу человека. Он наполняется и тем и другим до самых краев. Уже и некуда! Человек широко распахивает глаза. Перед ним силуэт и затылок сына, и узкая полоска света фары с его стороны золотом стелет ему дорогу во что-то новое и неизведанное, но такое долгожданное. Слава тебе, Господи!

…Чайник щелкнул, чем оповестил людей за столом о своей готовности наполнить их чашки кипятком. Хозяйка заварила чай с мятой, хозяин нарезал белый батон и докторскую колбасу по ГОСТу. Заходит девочка. В руках у нее котенок. Девочка подбородком гладит по голове и ушам котенка. Тот прижимает уши и разглядывает новую обстановку вокруг себя.

– Бабушка сказала, что мой дедушка всех котов называл Емелями. Пусть и наш котик будет Емелей.

– Смешное имя, – соглашается с ней отец.

– Он у нас навсегда? – спрашивает девочка.

– Навсегда. Отпусти его и помой руки. Нам надо завтракать.

Девочка чинно усаживается за стол.

Котенок жмется к ней. Он еще слабый после «чумки». Мать и отец с любовью смотрят на дочь.

– Пусть сидит со мной, – просит дочка.

Отец соглашается.

Котенок видит форточку. Это ему знакомо. Из нее поступает свежий воздух и размешивает чайные и мятные запахи по кухне. У него нигде не болит. Только слабость. Напротив форточки, на стене висит красного дерева панно. Раскидистый дуб и желуди в его корнях. Дом вчера терпел звуки дрели и получил еще одно отверстие в себе.

Бомжа в подвале нет неделю. У стены дома тоже нет. Женщины из аптеки и магазина спросили друг у друга о нем и забыли. Тот, кто прочтет сказку о бомже, значит, помянет.

Нога у женщины занемела. Пришлось с трудом ее разогнуть и опустить на пол. Белый носочек, растянутый от бесконечных стирок, собрался в гармошку на щиколотке. Обладательница изношенных носков сморщила лицо, пережидая ноющее игольчатое покалывание в ноге.

– Что за манера носить то, что впору выбросить.

Голос говорившего с ней человека был ровным и скучным. Даже воздух не колыхнулся от его, казалось бы, возмущения. Он, как и Она, сидел в кресле. Хорошее кресло. Дорогое. Кожаное. В виде глубокого блюдца, лежащего на плетеном постаменте под углом сорок пять градусов. Сколько Она его просила у него! Как малое дите! Достала в конце концов, и Он купил. Только купил два, чем очень ее удивил. Из этого Она сделала поспешные выводы: раз купил два, значит, строит планы на светлое будущее с ней. Это ли не радость, это ли не стимул в их общении!

Второе кресло было куплено им в момент отгрузки первого из магазина. Он сел в первое кресло, зашуршал пузырчатым целлофаном, стиснул зубы. Звук, издаваемый целлофаном, был неприятен ему. Возможно, целлофан еще и пыльный. Но ощущение комфорта и удобства свело его опасения к желанию продолжать сидеть в кресле. Он думал: «Если кресло предназначено ей, то надо купить второе для себя. Если ей так оно понравилось, значит, Она не будет скакать у меня по коленям. У меня появится личное пространство. Удобное и комфортное, ведь ей не захочется уходить из нового кресла хотя бы первое время».

– Я беру два, – произнес покупатель вслух.

– Идите оплачивайте, – отозвался грузчик. – Буду упаковывать второе. У вас большие площади? – Грузчик с грохотом стал двигать первое кресло в сторону.

– С чего вы взяли? – удивился Он.

Грузчик разматывал целлофан для второго кресла и не ждал вопроса. Разогнулся и удивился.

– Так ясен день! Вещи-то объемные.

– Разве?

Он стал ходить вокруг уже оплаченного кресла, и глаза как раскрылись.

Два огромных блюдца на постаменте. В ее комнатке они конечно станут. Только тогда ей придется с них прыгать (образно) на кровать и к двери, на балкон и кухню. И все же он их купил. Не хотелось ему отказываться от личного пространства. На расстоянии Он мог общаться с ней, с легкостью говорить, смеяться даже. Мог разглядывать ее кошачьи ужимки, гримаски, потягушки, и они в нем пробуждали желание. Обычное мужское желание, которое Он тут же второпях утолял, боясь упустить. За этим Он приходил сюда. Стоило ей к нему прилипнуть после соития со всей своей напускной нежностью и любовью в словах, как Он считал, ему становилось душно, тесно, темно в ее объятиях. И губы у нее мокрые, и телевизор за ней не видно, и коленки оставляют на его ногах синяки, и вообще ему пора идти. Вставал и уходил, оставив ее за привычным уже занятием – искать и придумывать оправдания его такого поведения. Она старательно их искала и находила первое время, потом стала выдумывать, а выдумывать она была мастерица. Например. Если содержание просмотренного фильма вызывало у нее сожаление, она могла тут же после сеанса спешить в свои пятнадцать метров сталинской кладки. Там она принимала душ. Обязательно. Чтобы смыть даже воздух, прикасающийся к ней, в котором происходило на экране то, что ей не нравилось. Громоздила подушки и подушечки вокруг себя в кровати, задергивала шторы, тушила свет и прокручивала фильм в памяти, но уже с изменениями, повинуясь своим фантазиям. Это занятие приносило ей большее удовлетворение и более яркие впечатления, от которых порой она испытывала внутри себя то, что не испытывала при соитии с ним.