Александр Даниф - Вариации на тему «жизнь». Прозопоэтический сборник

– Я еще знаю: как ни назови, только корми и пои.

Заруби себе на носу, запомни навечно,

если я расплету косу, волосы будут литься речкой.

Это не станция конечная, а вплетенная в песню вязь,

самое сокровенное, наш сказ про богобоязнь.

Это ощущение времени – скудоумие и нищета,

разрешение бремени – перерождение из боярей в ЦК,

из Ревка в оцепление Гулага.

Отчего так повелось, почему так есть,

что встает комом в горле кость – наша песнь?

Завершится наш мир теперь уже наверняка

гулом ярких светил, поглощающих небо и облака.

Только вот здесь внизу, на Земле,

окоянной реке,

люд поносит себя и подобных себе чад,

гудит на могучем сверхязыке.

Зудят губы слова – леса строй, словоград,

стену, дом, каземат предложения,

кирпичи красным цветом горят.

Говорят, надо жить, не тужить, чтобы петь,

и, конечно, служить, чтоб терпеть.

Говорят, чтоб убить, надо корму задать,

ну а если любить, тогда и страдать…

Говорят, если дар, буду рад и рукоплескать,

а задаром болтать – не хочу время скрадывать.

Говорят, если силой взять мощь и слова,

то народы смолоть без следа можно чрез жернова.

Говорят, у истории запахов для победителей нет.

Говорят, проигравших не помнят, тиранов жгут, варят шербет.

Говорят и глаголят, молвят, стонут, вопят —

голова идет кругом, мы оболганы с головы до пят.

Что же делать нам, отчего повелось,

почему так есть?

Комом в горле стоит вопрос, занимается песнь:

заруби себе на носу, запомни навечно,

если я расплету косу, волосы будут литься речкой.

Это не станция конечная, а вплетенная в песню вязь,

самое сокровенное, наш сказ про богобоязнь.

Ночевка в Польше всем пришлась по вкусу. Как ни крути, но даже после непродолжительного сна голова соображает лучше. Кто-то кимарил, кто-то шутил напропалую, кто-то пытался завести светскую беседу. В скором времени выяснился и такой забавный нюанс: видимо, пользуясь пословицей «Что не съем, то понадкусываю», Марина утащила с собой два одеяла из злополучного номера. Мы посмеивались над забавным казусом, представляя, как хозяин мотеля обнаруживает, что в номере вместо заявленных троих ночевали четверо, которые изрядно попользовались душем, туалетом и до кучи прихватили два одеяла. Возможно, однако, история эта не была для него чем-то из ряда вон выходящим. Мне рассказывали уже подобный анекдот о польских сезонных рабочих в Германии, которые попытались вынести из номера все подчистую, включая мягкую мебель в разобранном виде. С крупногабаритными вещами, собственно, эти незатейливые воришки и погорели. Будем надеяться, что для хозяина мотеля «Под пихтой» наш кратковременный набег не стал большим потрясением.

Утро вечера во многом мудренее, голова чище, память сонливее, а язык разговорчивее. Зинаида довольно быстро проболталась о том, что ездила в гости к берлинской родственнице и основным их времяпрепровождением было посещение благотворительных заведений для обездоленных, с тем чтобы набрать несколько баулов тряпок, которые предстояло теперь сбыть в Уфе.

Затем последовал продолжительный обмен мнениями о том, в какой части Франции русскому человеку живется лучше. Марина настаивала на том, что жить можно в любом месте, где устроены муж и дети, а Владлен-Женька рассказывал, что ему пришлось сбежать из Парижа, поскольку в этом городе много разного сброда и отсутствует спокойная жизнь.

– Мне и жене очень нравится то, что все такое аккуратное, миниатюрное, прибранное, – делился он переживаниями. – Опять же, нервотрепки постоянной нет. Все уравновешено, рассчитано, разложено по полочкам. Жизнь размеренна, гляди только под ноги, чтоб не наступить на неприятности. А в Париже, конечно, слишком много хаоса. Ну его на фиг. Мне хватило.

– Да ладно, – не соглашалась Марина, – не такая уж там и хаотичная жизнь. Вполне можно найти укромные местечки. Главное, в нужное место попасть, чтобы не пришлось в арабском гетто где-нибудь ютиться, – по ночам на улицу не выйдешь, безнаказанность вопиющая. Опять же, культурная столица. Цены, конечно, адские, и туристов много, но это, понятно, проблема всякого мегаполиса. Но все-таки в провинции тоскливо как-то. У нас в Хабаровске и то повеселее, хотя, казалось бы, Дальний Восток.

– Не согласен. Чего веселого? Ладно пока молодой, а потом, когда семьей обзаведешься? Там уже не до увеселительных заведений. Работа – дом – выхи – дети – школа. Романтика, одним словом. А тут как раз все установлено, предрешено. Язык, конечно, нужно подучить. Это самое главное. А там уже и работу какую-никакую найти можно, тут подкрутиться, там вывернуться. Опять же, государство о тебе заботится в некоторой степени – по крайней мере, есть такое ощущение, подохнуть не дадут, если, конечно, не спиться, не сколоться. Ох, я этого добра в Париже насмотрелся, райончик у нас был то что надо для культурного шока. Мы оттуда быстро свинтили, жена подыскала работенку в Лионе, чемоданы собрали – и поминай как звали. К тому, что тебя за своего не считают, надо, конечно, попривыкнуть. В Париже с этим проще, не спорю. Зато у меня дети теперь французы. Я вот еще стараюсь раз в год к родителям выбраться, а они уже даже и не горят желанием куда-то ехать.

– Ой, если бы не папа, я бы тоже ни ногой, – согласилась Марина, кутаясь в трофейное одеяло. Второе досталось детям, которые мирно посапывали на сдвоенных сиденьях. – Это такое умопомрачительное расстояние, на которое столько физических сил уходит. Во Франции отдыхаешь от всех этих тысяч километров, все под рукой по большому счету. Это же уму непостижимо: от Москвы до Парижа в два с половиной раза ближе, чем до Хабаровска. Еще детей тащить. Каждая поездка – это настоящее испытание на выносливость.

– Ничего, где наша не пропадала. Прорвемся, – подбодрил я попутчиков. – Еще две тысячи километров неасфальтированных дорог, пятьдесят КПП – и мы в дамках.

– А ты к кому едешь?

– Я просто на родину возвращаюсь.

– Это как?

– Как Одиссей, Эней, Тесей или какой-нибудь другой греческий персонаж, который блуждает по условному лабиринту Минотавра в поисках нити Ариадны, чтобы выбраться из скитаний, на которые сам себя обрек.