Алексей Караковский - Любовь – это дно

Вот, бывало, зайдет БГ к Гребенщикову с новым фуззом, джинснёй и примочками и говорит: «Борис, потопали на сейшн!» А тот отвечает: «Не, в лом, я поэму пишу». Но потом они договариваются и едут в Автово, которое в честь автовокзала назвали (ну он, конечно, не сохранился). Говорят, написал, опубликовал в газете «Правда», пипл приторчал, конечно, – только теперь поэма эта утеряна, никто найти не может. Наверное, потому, что запихнули её на последнюю страницу, а кто до неё дочитывать будет – тем более «Правду»?

А сейшена тогда были не такие, как сейчас – да сейчас никаких нет. Все прогрессивные пельмени собирались у пивной палатки, что в Стрельне, а потом по одному шли на танцы в заводской ДК, где на всю улицу играли лучшие хиты «Арабесок» и Эдуарда Хиля. А Гребенщиков там работал танцовщиком и очень сексуально раздевался на сцене. Потом всем приносили пива и включали «Битлз», а раздевались тогда уже местные танцовщики.

Все это жутко преследовалось, потому что власти не хотели, чтобы кто-то раздевался, если он не коммунист. И у всех были неприятности от этого. Макаревича не приняли в пионеры, Морозова ни разу не опубликовали в «Правде», а по радио передавали сплошь «Голос Америки», потому что под него раздеваться неудобно было – голова мешала.

Вот так и жили год за годом: 1973, 1975, 1972 годы. Хорошо жили, интересно и совсем не старели, один только Маргулис вырос и забеременел Подгородецким. А в 1978 году в Ленинграде появились первые панки, и холодильник в Сайгоне пришлось достраивать. Тогда Ленсовет на специальном совещании по рекомендации БГ пригласил в прорабы Андрея Тропилло, хотя Гребенщиков был против, да и Морозов этого Тропилло не любил, потому что он не был похож на Хариссона и не хотел целоваться.

А Тропилло тогда уже исполнилось восемьдесят лет, и все думали, что он старый, а он просто рос в обратную сторону, и на самом деле ему все завидовали, что он в «Правде» постоянно публикуется, хоть и в разделе объявлений: «Меняю старые ламповые усилители на новые». Так успешно менял, что Морозов обиделся и как-то по-тихому уехал жить в Израиль, а вместо себя в Сайгоне оставил Майка Науменко.

Майк Науменко со своим братом-близнецом Сашей Агеевым тогда писал книгу о том, как их обидели на выставке французской живописи, отказавшись показать редкий автограф Анри Волохонского. Мало кто знает, но Гребенщиков с Майком там и познакомились.

– Майк, пойдем пить чай! – говорит Гребенщиков.

– Нет, я только водку, – отвечает Майк.

А водку тогда ещё не изобрели. Майк изобрел водку.

Потом, говорят, БГ за Тропиллло посадили, Гребенщиков ему в Кресты передачи носил, а их у него отбирали и отправляли голодающим детям Эфиопии. Но БГ все терпел и только ждал, когда статью отменят, потому что таких сроков, какой ему впаяли, не бывает.

А к власти тогда в Ленинграде панки пришли, и их главарь, Свинья, став председателем Ленсовета, собрал первую настоящую панк-группу – бригаду асфальтоукладчиков на Пулковском шоссе. Жгли, говорят, круто: до сих пор куски шлака валяются от Финляндского вокзала до самого аэропорта. А ещё Свинья приказал снести все памятники Ленину и поставить на их месте автоматы с газированной водой. Говорят, это-то и доконало Брежнева: у него от газированной воды изжога была. Так что Свинью уволили, а вместо него председателем Ленсовета назначили какого-то директора прачечной.

Свинья от всех неприятностей поседел, забеременел и в 1979 году родил маленьких, лысеньких и смеющихся Цоя, Кинчева и Силю. Росли братья не по дням, а по часам. Кинчев в два месяца уже бас-гитару поднимал, Силя – бас-бочку, а Цой придумал обидное про своего дружка из соседнего подъезда: «Какая рыба в океане падает быстрее всех». Это уже потом приписали БГ, который в то время в тюрьме был и песен не писал.

Узнав об аресте БГ, Гребенщиков не на шутку испугался и решил построить свой маленький Ленсовет на Охте, неподалеку от Оккервиля, только ему там Сева Гаккель очень мешал своей виолончелью, ныл под ухом. Однажды, помню, сидят они с Майком на берегу и думают: как бы это так свой Ленсовет построить? А тут подходит хитрый такой Тропилло и говорит: «Дудки, ребята! Как можно построить то, что и так уже есть?» Призадумались мужики и решили от огорчения в музыканты пойти, а Тропилло в барабанщики взять. Но все планы им испортили гастроли в СССР американской поп-звезды Саманты Смит. Это тогда редкое событие было, да только она оказалась настоящей коммунисткой, и народу её не показали. Говорят, финские туристы в зале устроили дебош и коллективную мастурбацию, отчего их выгнали и не пускали в СССР до самой перестройки.

Когда финны уехали, ленинградцы вздохнули с облегчением, но вместо них в Питере опять завелись менты – какие-то новые, безволосые. Люди их жутко боялись и из сайгонской морозилки выбегали на улицу только в плавках, чтобы их за коммунистов не приняли. А музыкантов – тех просто так на улице хомутали. Вот и получилось, что не стали Майк с Гребенщиковым музыкантами. А то, что там записано на всяких дисках, – так это Тропилло на студии в Америке за них спел.

А Гребенщиков тогда работал на засекреченной ветке метро, её от Смольного к Полюстрову вели, чтобы никто не догадался, куда она дальше построена. Но многие все-таки догадывались, и тогда их заменяли другими, а уволенные собирались пить водку у Михайловского замка, который из-за них в конце концов и прозвали Инженерным. Делать им было нечего, а потому их все боялись. Ну а потом, когда у них появились рогатки и многоручные ложки, все сразу поняли, что водка тут не при чем. К тому же Майк её хоть и изобрел, но сам не пил, все ездил продавать в Москву, за что его там очень не любили – разумеется, взаимно.

Примерно в 1982 году семидесятые начали заканчиваться. Людей в Сайгоне стало так много, что они там уже не помещались. Цой себе построил кочегарку, Гребенщиков – аквариум, Майк – так и вовсе целый зоопарк воздвиг, а все остальные просто бродили по стадиону имени Кирова, и их всех из шланга поливали, чтобы хоть чуть-чуть остудить. И тогда директор прачечной под угрозой нового воцарения Свиньи приказал построить Ленинградский рок-клуб, где бы все и поместились, чтобы нежиться себе в морозилке и пить пиво. Кстати, Партия ему этого не простила, приказала вырвать ноздри и бросить их в Шлиссельбургскую крепость – но это уже потом было, в восьмидесятых.

Когда клуб закончили строить, оказалось, что он большой, как весь Ленинград. Внутри него стояли бары с пивом и тосненской текилой, официанты, замаскированные под КГБ, разносили графины по небольшим комфортабельным холодильникам. А ещё в клубе никогда не заходило солнце, и всегда пели птицы. Так что, узнав о рок-клубе и его безграничных размерах, в Ленинград стали съезжаться самые прогрессивные пельмени со всей страны. Башлачев из Череповца приехал – ростом семь метров, кулаки – как прицеп от КамАЗа, а если крикнет – так вороны мертвые с небес сыплются. Шевчук из Уфы навострил лыжи (ну об этом я уже говорил), Летов из Новосибирска, Бутусов из Свердловска. Вот, бывало, соберутся они в кружок, возьмут графин текилы и играют в преферанс на Кубок страны. Хорошо получалось, душевно.