Владимир Хардиков - Район плавания от Арктики до Антарктики. Книга 4

Сколько труда и треволнений потребовалось для возвращения якоря с цепью на его законное место! А ведь легко и просто было избежать всей этой напасти при соблюдении элементарных правил. Капитану не следовало рисковать и становиться на якорь на большой глубине, тем более с караваном леса на борту, значительно увеличивающим парусность судна и ухудшающим его поворотливость, при штормовом волнении с океана в направлении берега, до которого расстояние всего-то ничего – одна миля. Но если все-таки стали, то вахтенная служба не должна спускать глаз и точно контролировать расстояние, не забывая проверять и периодически обтягивать стопор брашпиля, не допуская самостоятельного стравливания якорь-цепи. Служба на мостике оказалась к этому совершенно не готова, пустив дело на самотек, и пришла в себя, лишь когда последняя, концевая, смычка с грохотом ушла за борт. Вина капитана и второго помощника очевидна. Капитана – прежде всего в том, что не приучил своих помощников к ответственности за порученное дело, на судне плохо была поставлена организация дежурно-вахтенной службы. Последующие их действия несколько оправдывают капитана и второго помощника, но ответственности за проявленную халатность, приведшую к утере якоря со всей якорь-цепью, не снимают. Неизвестно, наказал ли капитан своим приказом второго помощника или нет, но своими действиями, а вернее бездействием, тот заслуживал списания с судна с последующим увольнением из компании. Хотя вряд ли, ибо, наказав второго помощника, капитан подставил бы под удар и себя в службе мореплавания пароходства, куда пошла бы копия судового приказа. Скорее всего, дело закончилось обычным судовым разбирательством и разгоном ревизора, как по старинке иногда называют вторых помощников.

Но хорошо то, что хорошо кончается, и хотя слова Екатерины Второй, сказанные ею в защиту Суворова (когда тот был предан военному суду за невыполнение приказа фельдмаршала Румянцева, не разрешившего ему штурмовать турецкую крепость Туртукай, которую Суворов с малочисленными силами уже взял), и утверждают, что победителя не судят, все-таки наш победитель ничего, кроме бесценного опыта, который наверняка запомнился ему на всю оставшуюся жизнь, не приобрел, и его победа является лишь исправлением его собственных ошибок, и не более того. А крепость или даже самый ничтожный редут он не взял, и остается лишь надеяться, что произошедшее навсегда послужит для него уроком; недаром бытует поговорка, что снаряд два раза в одну и ту же воронку не попадает.

Шел 1987 год, поздняя осень, мерзопакостная погода с пронизывающим насквозь ветром, заставляющим кутаться в зимнюю непродуваемую одежду. То самое время, о котором говорят, что хороший хозяин собаку на улицу не выгонит. Самый неприятный период межсезонья, когда погожие осенние деньки остались позади, а впереди ждет приморская зима с морозными ветреными, но солнечными днями, и хотя владивостокским морозам далеко до сибирских и по большей части они не ниже -10 градусов, но, сопровождаемые свежим ветром, создают почти двойное ощущение холода. Короткий период на границе двух сезонов, когда предыдущий еще не сдается, а следующий за ним не успел набрать достаточной силы, чтобы окончательно решить схватку в свою пользу, и является самым нежеланным для человека, вызывая депрессивные состояния со всеми сопутствующими явлениями, и часто меняющееся настроение – далеко не самое худшее из них. И лишь окончательно установившийся восточносибирский антициклон утвердит власть последнего до самой весны, позволяя любителям моржевания загорать на ярком солнце после каждого омовения в ледяной проруби. И сколько бы раз ни повторяли умудренные врачи-физиологи избитые фразы о пользе моржевания для человека, но подавляющее большинство людей смотрит на такие эскапады как на обычные цирковые представления. Интересно, сами-то медики, утверждающие и одобряющие оздоровительные меры для организма, вряд ли являются активными членами этих экзотических клубов и мероприятий, по большей части работающих на публику, которой всегда хватает вокруг парящей купели. Такие мысли заставляли ежиться даже на теплом закрытом мостике «Капитана Мана» его капитана Валентина Цикунова, подменявшего штатного мастера (почти официальное обращение к капитану коммерческого судна, обязательное даже в официальной деловой переписке) на время долгожданного отпуска, закрывающего очередную арктическую навигацию и следующего на юг в почти родную Японию с обычным грузом лиственницы, сплавленной с верховьев реки Лена и погруженной до полной вместимости судна в заполярном Тикси. У Цикунова в запасе еще хватало неиспользованных дней отпуска, не говоря о множестве выходных и праздничных днях, чтобы настоять на своем и отказаться от очередной полярки, посвятив себя детям и своему собственному давно созревшему желанию отведать полностью приморского лета, что ранее никогда не удавалось. Но на кону стоял большой пароход, который по своей мощи и комфорту нравился ему гораздо больше других, и откажись на этот раз, вряд ли предложат повторно, да и прежний вариант с его «Пионером» еще полностью не закрыт, и возвращаться опять на свое маленькое, но в то же время изрядно надоевшее судно – также не лучший выход из положения. Вот и пришлось поступиться очередным летним сезоном, тем более что сдающему капитану пришел черед отработать принятые профсоюзами часы на стройке как получающему в ближайшее время квартиру от пароходства, и отказать своему собрату, простоявшему в очереди более двадцати лет, в получении долгожданного собственного угла он по-человечески не мог. Так и сложилось все одно к другому. Но наконец-то все арктические прелести закончились, и вспоминать о них не очень-то и хотелось. Впереди встреча с подросшими детьми и очередное привыкание к ним, как часто бывает после долгих разлук: они уже совершенно не те, что были, когда ты видел их в последний раз, они выросли, их горизонт значительно расширился, и никакое сюсюканье уже не проходит, а воспринимается как обида.

Это был тот самый рейс, когда он впервые погрузил на судно рекордное количество груза, 18600 кубометров леса, и когда групповой диспетчер Николай Кучин получил премию в размере месячного оклада приказом начальника пароходства, еще ничего не зная о рекордной загрузке, с очень интересной формулировкой: «За грамотное руководство действиями капитана». Тем не менее лес был уже на борту, и принят дополнительный балласт при выходе на чистую воду для увеличения остойчивости до одного метра, что вполне достаточно для прохождения длительного перехода от Тикси до Японии через штормовые арктические и дальневосточные моря поздней осени: Чукотское, Берингово, Охотское – с выходом в открытую часть Тихого океана, где волнение моря в это время года менее 6—8 метров считается чуть ли не тихой погодой. Для пущей уверенности капитан принял 6000 тонн балласта в днищевые и бортовые балластные танки, и осадка судна кормой составила 13,5 метра, носом – 12,0 метра. Общая масса лесного каравана на палубе также была около 6000 тонн, учитывая плотность лиственницы, погруженной с воды из плотов, спущенных с верховьев Лены. Через арктические и дальневосточные моря вплоть до самого Петропавловска-Камчатского судно следовало в штормовых условиях, зарываясь в тяжелые холодные волны, которые временами накрывали весь палубный караван, но пароход снова выныривал, и тонны забортной воды низвергались потоками водопада с его главной палубы. Все люки и двери надстройки, трюмов и помещений полубака были тщательно загерметизированы, и боцман с плотником несколько раз в день проверяли их надежность. При этом капитан изменял курс судна для меньшей заливаемости, чтобы сизый водяной вал не накрыл обоих проверяющих и не выбросил их за борт в холодные воды Берингова моря, где нет шансов на спасение. Рваные, низко бегущие облака дополняли общую безрадостную картину на фоне заснеженных сопок виднеющегося справа безлюдного на сотни километров берега. Бортовая качка не превышала пятнадцати градусов на оба борта благодаря оптимальной остойчивости, и палубный караван держался вполне надежно. Дважды в день боцман со своей командой проверяли его крепления, подтягивая по мере надобности ослабевшие талрепы (устройство для обтягивания). Так и следовали до самого Питера, переваливаясь с борта на борта, как большой 180-метровый утенок, под монотонный скрип стензельных стоек (вертикально установленных бревен, формирующих лесной караван), и только войдя в полностью укрытую от ветров всех направлений Авачинскую бухту, вздохнули с облегчением. Здесь стояла тишина, и лишь небольшая рябь пробегала по водной глади созданного природой уютного и безопасного уголка, в котором, по мнению знатоков, можно уместить весь мировой флот. И если предполагать их правоту, то уголок оказывался вовсе не маленьким. Даже не верилось, что совсем рядом за выходным мысом Тихий океан показывает свой зимний жестокий нрав, экзаменуя мореходов по всем пунктам навигационных, или, как говаривал еще Петр Первый, «навигацких» наук, безо всяких поблажек и скидок.