Мария Романушко - Борис Сударов: человек, прошедший через эпицентр атомного взрыва… Встречи на берегу: диалог-путешествие

15 июля я пришла на берег нашей бухты. Побродила по воде, приятно прохладной, полежала на песке, нежно-тёплом, закрыв глаза, перебирая пальцами шершавые песчинки, и представляя, что я в Сахаре, или ещё где-то далеко, в пустыне…

Моя давняя мечта – окунуть руки в горячий песок пустыни, зарыться в нежный песчаный бархан – вряд ли сбудется в этой жизни. Но можно сказать себе, что вот этот маленький песчаный пляж на берегу нашей бухты – это и есть лакомый кусочек желанной пустыни…

На берегу. После моей горячей молитвы на закате. Я просила Бога об одной-единственной встрече с Антонио Барешем, чтобы сказать ему «спасибо». Господи, ну почему, почему я не могу увидеть этого человека?! Неужели Тебе так трудно это устроить, Господи? Неужели я не заслужила такой малости? Один-единственный раз увидеть человека – своего лучшего друга, своего первого настоящего друга в жизни – и сказать ему «спасибо». Хотя можно и не встречаться, а просто поговорить по телефону. Встречаться, спустя 50 лет, – это, может, и ни к чему вовсе… Мы можем не узнать друг друга. А просто поговорить бы по телефону… Сказать ему: «Я – жива. Спасибо вам! Если бы не вы в той степи, если бы не ваша поддержка, не было бы сейчас ни меня, ни моих детей, ни моих книг. Вы тогда меня спасли – и моя жизнь продолжилась. Спасибо Вам!»

А ещё я просила Бога о друге. Потому что не могу жить без дружбы. Это как без воздуха. Как без воды в пустыне. Почему-то сейчас у меня такое же ощущение, как у той 15-летней девочки, которая помирала от одиночества в степи… Круг замкнулся. Я прожила огромную жизнь – и опять оказалась в точке тех же переживаний, что были у меня в отрочестве.

Я долго смотрела в полыхающее небо, пытаясь услышать ответ…

Потом оглянулась – и увидела человека, быстро идущего с горы…

Это был тот самый мужчина – с походкой снежного барса. Он спускался с горы. Он шёл на берег. Что это? – мгновенный ответ на мою просьбу? На мою мольбу? Как будто мне было сказано: «Ты хотела дружить? Вот человек. Дружи с ним».

И только в эту минуту я увидела, как он похож на Антонио… Тот же высокий лоб, те же голубые глаза, и посадка головы, и прямая спина – всё, как у Антонио….

Этот человек, спускающийся сейчас с горы, – ответ на какой из двух вопросов? На какую из двух просьб? Я так потрясена была стремительностью Ответа, что просто онемела. Хотела окликнуть этого человека – и не могла. Да, он был всем похож на Антонио, кроме быстрой походки. Но в том городе, где мы жили когда-то, некуда и незачем было ходить быстро. Три улочки. И Антонио вместе со своими друзьями по вечерам просто прогуливались. Не спеша… Поэтому я никогда не видела его, идущего быстро. А в Москве – другой ритм жизни. Здесь все ходят быстро.

Он прошёл мимо меня, не взглянув на меня, прошёл очень близко. Кроме меня и его, на дороге никого больше не было. Он уходил всё дальше по берегу, и мне всё острее хотелось догнать, окликнуть его, но я не решилась. Стояла на горе, смотрела ему в след и – не могла. Ни догнать, ни окликнуть…

* * *

Да, походка снежного барса сильно отличала незнакомца от окружающих. Люди ведь ходят, в основном, расхлябано, в развалку, сутулясь, шаркая. Не идут – а ползут, или тащат себя, волокут. Или бездумно скачут. Как там у Мандельштама? «Мы живём, под собою не чуя страны…»

Так вот: народ, в основной своей массе, живёт, под собою не чуя страны. А незнакомец шёл, упруго чеканя шаг. И при этом делал едва заметный характерный жест правой рукой – как будто отбивал себе ритм. Я в очередной раз подумала, почти уверенно уже, что он – бывший военный. Который участвовал в парадах. Так как незнакомец невысокого роста, то, скорее всего, он был правофланговым; я почему-то подумала, что этот ритмичный жест правой рукой – именно жест правофланговых…

И мне вспомнилось, как в детстве я мечтала о том, чтобы мой отец оказался военным!.. Мы, послевоенные дети, были влюблены в военных. Они все были нашими героями. Они и на самом деле были героями – те, которые победили фашизм. Я не знала, кто по профессии мой отец. Мы его долго ждали откуда-то… Я не задавала маме вопроса: где мой папа? Я чувствовала, что это – тайна. Я думала, что, скорее всего, отец мой – военный, и он где-то на задании. А потом он вернётся, войдёт в наш многоликий, шумный двор на Философской улице, подхватит меня на руки и посадит себе на плечи… И все увидят, какой у меня отец! Это была моя страстная мечта… Я жила внутри этой мечты, я в ней отогревалась, мне казалось: я слышу запах его военного кителя, кожаных ремней и портупеи… Уже тогда, в три года, я умела жить внутри той реальности, которую сама для себя создала. Я и помыслить не могла, что отец мой никакой не военный, а строитель, прораб, и находится не на задании, а был репрессирован, когда мне было всего несколько месяцев от роду, и сидит в сталинских лагерях – в далёкой Монголии…

Но к военным у меня всю жизнь очень тёплое отношение. Мой дед по матери, Андрей Панченко, был царским офицером и его четверо братьев тоже, они были из военного сословия. Стало быть, и прадед был военным. Два старших брата моей одесской бабушки, гречанки Анны Солатакис, тоже были царскими офицерами, а после революции – офицерами Белой армии, она называлась: Русская армия. Это была армия Врангеля, которая ушла в отступление в Константинополь – и не вернулась… И дедушка Жора, Георгий Романушко (по отцовской линии) всю жизнь отдал армии: сражался с фашистами. Это были благородные, красивые, бесстрашные люди, готовые в любую минуту умереть за Родину.

* * *

И вот, я стою у подножья горы, по которой сбегает дорога на бухту, и по этой дороге, с горы спускается человек с такой вот необычной походкой…

И меня обожгла мысль: а вдруг это он? Вдруг это Антонио?! «Подальше поищешь – поближе найдёшь». Почему, собственно говоря, и нет? Ведь любой человек может оказаться в любом месте земли. Я же оказалась тут. Мог бы и он. Ведь он учился в России. Скорее всего, что так, – слишком уж хорошо он говорил по-русски. И он уже работал в Советском Союзе, мог бы приехать опять, и остаться. Антонио – инженер-механик, в России ему легче найти работу, нежели в его родной Чехии (я так думаю). Он специалист высокого класса, работал на комбинате-гиганте в СССР, в Чехии нет таких больших производств (я так думаю). Мог бы приехать опять на работу в Россию, и остаться тут. А почему нет? Россия – прекрасная страна. Петер Поппер, пражский внук Леонида Енгибарова, захотел же остаться в России. Есть люди, которые могут жить только в большом городе, в большой стране. Я, например.

Хоть я живу практически анахоретом (или анахореткой?), короче – почти ни с кем не общаюсь, перезваниваюсь только с членами своей семьи. А вне семьи – крайне редко с кем-то. Все мои друзья ушли на Небо… Все были намного старше меня. Последний друг оставил меня два года назад. Хотя он, единственный, кто был моложе меня, – Саша Милитов, мой добрый психотерапевт. И я сказала себе, что друзей у меня больше не будет. Откуда им взяться?..