Александр Левченко - Борух Баклажанов. В поиске равновесия

Все это приводило к тому, что военные стали стесняться носить форму, а инженеры и рабочие превращались в людей второго сорта. Смотря по телевизору, как сносят памятники государственным фигурам прошлого, пусть и спорным, но сделавшим страну такой, какая она есть, Боруху казалось, что этот переход был уж очень резким.

Деньги – вот что стало главным мерилом времени и чем никогда до того не являлось. Они порабощали людские умы и, попадая в кровь, овладевали душами. Примеров тому Баклажанов видел немало и, анализируя их, постепенно приходил к своей теории – теории денег.

Перед своей смертью султан Сулейман Кануни позвал главнокомандующего своей армией и отдал ему последний приказ.

– Я хочу, чтобы мой табут несли самые лучшие лекари Османской империи. Это первое, – начал он. – Второе. По всему пути, по которому будут нести мой табут, должны быть без остатка разбросаны все драгоценности и камни, мне принадлежащие. И наконец, я хочу, чтобы мои руки торчали из табута и были видны всем.

В смятении от услышанного главнокомандующий попросил у султана объяснить причины столь странных пожеланий, и тот ответил:

– Пускай лучшие светила несут мой табут, и пусть все видят, что даже они (светила) бессильны перед лицом смерти. Разбросайте все нажитые мною богатства, и пусть каждый поймет, что все, что мы получаем в этом мире, здесь же и остается. И наконец, пусть все видят мои руки и усвоят, что даже великий падишах всего мира султан Сулейман Кануни уходит из этой жизни с пустыми руками.

Борух не раз обдумывал эту притчу, но понимал, что это было далеко не все. Она являла лишь финал, но не давала объяснений истокам денег и их влияния на формирование личности, а главное, их роли в судьбе человека.

«Нажив деньги, знайте, – я буду в высшей степени оригинальный. Деньги тем всего и подлее, что они даже таланты дают», – то ли ерничая, то ли всерьез кричал Ганька Иволгин князю Мышкину, денег тех не имея. Это было ничуть не удивительно, ибо Боруху всегда казалось, что именно сами таланты приносят что-то, а не наоборот, так что Иволгин в причинно-следственных связях там явно заплутал. В точности также рвался к деньгам и Карандышев Островского, всячески стремясь показать свое «богатство» и пародируя сильных мира сего. А коль ты пародист – ты уже второй. Оба они были смешны и жалки, потому как пытались двигаться к деньгам с другой стороны путем неверным.

Баклажанов часто вспоминал одну историю, приключившуюся с ним в начале «нулевых». В то время по разным вопросам Борух пребывал в гостинице, которая в свое время называлась «Европейская». Место это было весьма популярным, там часто назначались встречи, обсуждались дела, и Баклажанов то и дело бывал там, иногда даже дневал и ночевал.

Как-то, решив насущный на тот момент вопрос, он уезжал домой поздней ночью. Времени было примерно половина второго, а на «воротах» отеля стоял бессменный швейцар Толя. В то время он был каким-то негласным символом отеля. Одет Толя был в мантию, а на голове у него красовался роскошный цилиндр, которому бы позавидовал сам Пушкин.

– Тот самый Пушкин? – спросите вы.

– Да-да, тот самый Лёня Пушкин, давний выпускник театралки и личность весьма незаурядная. Он то играл на гитаре на Дворцовой, горланя что есть мочи известные песни и жутко перевирая слова, то в «жирный» летний сезон переодевался в поэта и фотографировался с туристами, но всем, за что бы он не брался, – он нещадно рвал толпу.

В тот поздний час посетителей в гостинице, понятное дело, уже не было, и Толя ходил туда-сюда, не зная, куда себя деть. Ему было скучно. В итоге Толя принял судьбоносное для себя решение и вышел на улицу из-под козырька отеля. Он постоял немного, вдохнул и выдохнул. Затем он с видом человека, отстоявшего сутки у мартена, снял цилиндр и в истоме подставил лицо теплому июньскому дождю, а из цилиндра посыпались сторублевые купюры. «Да уж, Толя, не жалеешь ты себя совсем, – подумал Баклажанов, – но деньги твои далеко…далеко впереди».

«Мысль – начало всего, – писал Толстой, – и мыслями нужно управлять. И поэтому главное дело совершенствования – работать над мыслями».

«Работа над мыслями». Странный оборот речи какой-то и занятие туманное, но именно оно зачастую и рождает идею для воплощения. Каждый человек уникален и наделен чем-то своим, и задача этого туманного занятия – отыскать это «свое» в себе. «Но ведь определенно нужен допинг, который сдвинет все из статики?» – думал Борух. Этим допингом и должен быть голод. У каждого он может быть свой. Жизнь и история показывали, что все истинно великое совершалось в состоянии этого голода, преодоления и слома страстей и привычек, что в итоге приводило к душевному дисбалансу и, как следствие, к прогрессу и движению вперед.

«Не от хорошей жизни я к этому пришел!» – часто слышал он от многих, показавших результат, на что сытый редко будет способен. «Голод и злость! Голод и злость – вот, определенно, лучшие мотиваторы», – вертелось у него в голове.

Духовное наполнение, приходящее с умственной работой, и дальнейшее действие – это те этапы пути, ведущие нас к целям, частью которых и могут быть деньги. Но деньги всегда вторичны. Лишь люди духовно наполненные смогут впоследствии органично распорядиться этими деньгами для себя и для общества, на что никогда не будет способен «откатной» чиновник, ибо деньги его шальные. Эти люди тщательно оберегают от денег своих детей, ибо, налив им их до краев, они тем самым лишат их жизненного иммунитета, а жизнь такая штука, что всего в ней не купишь.

Баклажанов определенно понимал, что все, о чем он думал и что анализировал, было уже сказано где-то до него. Это было в Библии, а все остальное – плагиат. Он жил этими мыслями в разных местах и со многими людьми, бродя по городу и пританцовывая, но уже как-то по-другому, и однажды совершил ошибку.

Как-то после окончания 1-го курса Баклажанов решил поехать на дачу к своему товарищу детства. Тогда Борух был молод душой, бесшабашен, игрив и еще в меру циничен. Путь был не близкий. Это был 101-ый километр от города, как раз куда ссылали лиц, в этой жизни оступившихся. Собрался Баклажанов оперативно. Побросав в рюкзак зубную щетку, три банки тушенки и пару бутылок «Сибирской» водки, он отправился на электричку, успев-таки на последний поезд перед большим перерывом.

Через пару часов в вагоне объявили: «Село Жёстково. Выход из первых двух вагонов». Борух накинул на плечо рюкзак и вышел на перрон. Станция была крохотная, и народу на платформе почти не было, так что он сразу увидел Дениса, который встречал его.

– Здорово, Ден! – сказал Борух, подойдя к нему и протянув руку.