Вячеслав Киктенко - Певчий Гад. Роман-идиот. Сага о Великом

Непохоже, что сидел на казённых харчах, рожу отъел такую – на воле не каждый отъест. Да, пожалуй, и не сидел. Даже в зоне умудрялся жрать от пуза. Земляк-начальник не только приладил к пищеблоку, заведовать тюремной библиотекой усадил. Витя пристрастился к чтению…

Ну вот, после смены, бывало, развалимся всей бригадой на койках, и айда травить байки. А Витя – нет. Он КНИГУ читал. И нас, дураков, между прочим поучал. Как старший и прошедший лагерь. И нас поучал, и заветы будущему сыну заготавливал – жена была на сносях.

«Вот, к примеру, – многозначительно начинал Витя – понесет мой сыночек бревно на субботнике, а я ему подскажу – первым под бревно не становись. И средним не становись…

Становись последним.

Двое понесут бревно, а ты на нем повиснешь… даже и на халяву ещё прокатишься. Передние не заметят, а тебе – прибыток. Обманул. Проехался задарма…

И в трамвае места не уступай.

Твоей матери, когда брюхатая была, много уступали? Си-идит себе здоровенная старушенция, а мать твоя, считай, уже на третьем месяце была!… Думаешь, уступили?..

Вот и ты не уступай.

И на лирику всякую плюнь. Дуй по главной линии, в лес не сворачивай…»

Много чего проповедовал Витя, толстые пятки задрав на спинку железной койки. Философ, пусть и домашний. Самобытный.

А уж как он КНИГУ читал, как читал – песня!.. Пузатая, без обложки и заглавия, но со штемпелем библиотеки спецучреждения книга.

Как он её читал, как читал!..

Слюнявил загодя палец, и начинал «процесс». Читает, читает, внимательно читает… а потом как пойдёт слюнявым пальцем отхлестывать страницы – только свист, не шорох даже…

Отхлестнёт с десяток страниц, и снова притихнет. – Читает.

А потом опять вдруг заслюнит палец, и – пошло!…

А сам приговаривает при этом: «Шорох листьев не… колышет (другой тут, понятно, был глагол), шорох листьев не колышет… шорох листьев не колышет…»…

Шорохом листьев называл всё, что не относится к сюжету, активному действию книги. Шорох листьев – любовные переживания, раздумья героев, переливы душевных волнений, лирический трепет… и, конечно, описания природы.

Шорох листьев, короче.

А коли вдуматься, шорох листьев – почти всё, из чего состоит великая литература. Без «шороха листьев» русская классика немыслима. Может, иная где и мыслима, русская – нет. Да и Русский Лес, однако…

Укоряю Витю? Паси Бог. У Вити «понятия». На клеточном уровне, по понятиям жил Витя. И вообще, давно это было.

Так давно, когда читатели «шорох листьев» ещё не выметали из книг, из жизни. Когда была жизнь…

Прошли десятилетия, ось времени повернулась, «зона» вышла на волю. И – пошла диктовать «понятия». Воля оказалась на зоне. В политику-экономику пришли «интеллигентные вити». Осталось голимое действие. Фабула. Сюжет… Жизнь?

Какая, на фиг, жизнь! Фуфло. Жизнь – «Шорох листьев».

И чуть ниже отрывочек в стишках:

«… цена человеческой жизни копейка.

А ты из копейки поди-ка, сумей-ка,

Сложив, перемножив ли, вырастить Рубль!

Тем паче – валютный… а люди…

Что люди?

Ротатор в работе, истера на уде,

Покрутится «матрица», свертится дубль…»

***

Жизни его не поняли

«Дубль конгениальности эпохи Большого Стиля в кинематографе, это: «Пепел и алмаз» и «Коммунист», два великих фильма с великими актёрами!..» – уверял себя и других Великий, и продолжал «на салфеточках» – «…и даже в названиях фильмов два пути: Путь Польши и Путь России. Но…

Мы пулю в г… превратили… – грустно пел Великий. И ещё грустней добавлял: были С троители, стали « застройщики»…

***

«С Севера – сирые, босые,

С Юга, с Востока – раскосые,

С Запада – взгляды косые…

Россия…»

***

По России мотало Великого долго. И по стройкам, разнорабочим, и проводником в поездах. Разные люди встречались. Лица менялись, погоды, пейзажи. Не менялся только он один. Как был очарованным, так и остался. Всегда, везде, в любых ситуациях.

И всё же поняли встречные главное: Великий прост, чист душою. Не столько даже поняли, сколько почуяли – тут что-то иное… таких вообще не бывает. Но вот, встретился, однако ж, и видно его всего насквозь, точно ягоду белого винограда на просвет: тёмные там только косточки, а всё остальное светлое, прозрачное, ясное…

Понимали, такое не поддаётся ранжиру, но определить простым словом Неандерталец не осмеливались. А произнеси слово – и вот она, суть…

***

«Провонявший корвалолом,

Брёл я лесом, брёл я долом,

Корвалол, корвалол

Мягко сердце проколол…»

***

…и задал однажды молодой советский идиот молодым же, но сильно уже траченным в знаменитой пивной завсегдатаям дремучий, мохнатый вопрос. Взойдя на любимую кафедру – верхнюю ступеньку пивного зала – вопросил тихо и сладкоголосо: «Что есть самое эротичное место в теле? Отвечай, кто знает!.. Молчите, профаны? Не знаете, потому и молчите! А если знаете, совсем не то. Расхожее знаете. А я назову подлинное, хотите?..»

Зал, безусловно, хотел. Всегда хотел, особенно подлинного и, как всегда у Великого, непредсказуемого. Хотел и получил:

«ГОЛОВА!»

– « Почему голова, спросят тупые? Самое волосатое место!..

Для наитупейших изъясняюсь учёно – центральная нервная система, находящаяся в голове, подаёт тому, о чём вы пошло подумали, эротические и силовые сигналы. Именно голова. Остальное – физиологический акт. Механика любви, так сказать. Вот…»

Пивная захлопала, а потом, естественно, захлюпала недопитым пивом, зачавкала недоеденной рыбой и замахала Великому: подходи, мол, угощайся. Хорошо, мол, наблюл. Заслужил, рванина, поправь голову…

Крещён был Великий. И вдруг сказался выкрестом. Так, запросто: стал однажды по недопьяне уверять, что – еврей…

Я обалдел:

– «Как? Ты ж русский был всегда!..»

Посасывает, гад, «бармалея» из горла, бубнит:

– «Еврей, еврей… русский всегда еврей… мессианский… русский… еврей… только не знает… а я знаю, я знаю…»

Разозлил, гад, надоел. Спрашиваю у матери: