Александръ Дунаенко - Город прекрасных женщин. Избранное

Зря пил сладкий чай.

А я в школе отличником был…

Ну, нет, конечно, дело тут было не только в экзаменах… Когда у девушки к тебе так серьёзно – нельзя… нехорошо… Это будет обман… предательство…

Но бес, который постоянно сидит в нас и никогда не дремлет, стал подсказывать мне, что есть ведь и варианты.

И не обязательно – близость.

Девчонок у меня никогда, чтобы до них дотронуться, не было. И я подумал, что просто дотронуться до Киры можно. Ну – совершенно без всяких претензий. Например, как моя мама, фельдшер, делает в своём медпункте массаж.

Лежит человек на кушетке, а ему пальцами нужно кожу на голой спине то бугорками, то складочками делать.

Кира лежала на своём полотенце, как раз, как мамин пациент – на груди, положив голову на ладони впереди себя.

И – да, конечно, можно ей делать массаж. – А ты умеешь?

И я начал ей гладить, трогать спину. И Кира сказала, что ей это приятно. Было жарко. У неё опять выступили капельки пота на лбу и на верхней губе.

Я гладил девушке спину и… трудно передать, что со мной происходило… Сердце – то начинало часто-часто биться, то вдруг замедляло свои толчки, как будто хотело остановиться совсем.

Лифчик мешал делать полноценный мой массаж: – Я расстегну? – можно? – Да, конечно, отвечает мне Кира. И я вижу впервые в жизни голую – от головы и до трусиков спину девушки… И – продолжаю гладить, гладить… – Перевернись, пожалуйста, Кира, – говорю я каким-то чужим голосом, – и она послушно переворачивается, прикрываясь, придерживая на груди расстёгнутый лифчик… Но ведь он мне… уже… нам… мешает делать «массаж»… и я осторожно за лямочки стягиваю, убираю его в сторону. На маленьких грудках Киры остаются ещё ладошки, но я их тоже сдвигаю, отвожу в сторону, и она закрывает глаза…

– Александр Иванович!.. Всё! Всё! Всё! Достаточно!!!… Дальше уже всё понятно!.. – Валентина Дмитриевна Смирнова, председатель нашего литературного объединения, прервала моё чтение на самом интересном месте. – Ну, нельзя же так, Александр Иванович! Опять вы ПРО ЭТО!..

И была за меня искренне огорчена Валентина Дмитриевна.

А с ней и многие члены нашего разнообразного творческого содружества.

И я ещё услышал, что «сексуально озабочен», «эротоман». Кто-то по-доброму пошутил – «сексуальный маньяк». Были высказывания, что на мои рассказы обязательно нужно ставить значок +18, потому что – «а, если это всё прочитают дети?..».

Поэтесса Светлана Белогорцева сидела за столом как раз напротив меня и смотрела с добрым участием, как смотрит психиатр на безнадёжного больного: – Ничего, Александр Иванович, это у вас скоро пройдёт, – сказала она, философски намекая на то, что мне уже за шестьдесят и писать на эротические темы мне уже недолго осталось.

А сатирик Москвин весело и ядовито предложил открыть у нас в объединении отдел эротики и посадить меня там начальником.

А, если ребёнок вдруг зайдёт в Государственную Думу?..

А то, что дети с утра до вечера могут смотреть телевизор, где показывают, как убивают, пытают, унижают людей? Где в праймтайм – трансляция непрерывных семейных скандалов.

А в новостях с утра – катастрофы, грабежи, убийства. Трупы, разбитые автомобили, разрушенные дома. Почему тут никто не думает о детях?

Почему для нас катастрофа – увидеть обнажённую девушку?..

Всё. Не буду здесь больше ничего такого читать. Только – со значком +12. Или, чтобы уже наверняка избежать всяких конфликтных ситуаций – +6.

А в своём рассказе, возможно, я и вправду увлёкся? Могло ли вообще такое быть? Безусый подросток ведёт себя, как хитрый, изощрённый, матёрый соблазнитель…

Вообще-то, действительно, всё было не так. Не было у нас на речке с Кирой никакого массажа.

Мы искупались, позагорали. Поговорили про школу, погоду, про то, что вода сразу, когда в неё заходишь, кажется холодной, а потом ничего.

Потом мы стояли на берегу, чтобы обсохнуть.

На песке лежало полосатое – синее с белым – полотенце, которое Кира принесла с собой и на котором загорала. Кира стояла лицом к солнцу, подставляя под его лучи мокрый, из тонкой материи, прилипший к телу, купальник. Причёска, как у Мирей Матье. Вообще – она симпатичная.

Я стоял чуть поодаль. Тоже сушился. Думал, что, наверное, можно было бы подойти к девушке и… Я же очень её нравлюсь… А пацаны рассказывали, как это делается. И – как это хорошо…

Но впереди был экзамен. У меня, как говорилось в книжках, из-за этого мозги могли дать осечку. От онанизма мальчики слепнут. А от ранних половых связей – становятся дебилами.

Нет, конечно, не это меня сдерживало. Это я пытался найти причину, по которой я не могу просто взять и подойти к своей подружке. Я старался о ней, о главной причине, не думать.

Я же не любил Киру.

Нельзя к ней подходить. Нельзя обманывать.

Так мы и стояли. Среди зноя и густых прибрежных запахов травы, водорослей и кустарников. Сохли.

И тут я увидел, что Кира плачет. Тихо так, почти не заметно. Слёзы вытекали у неё из глаз, катились по щекам и падали в горячий песок. Горячие, наверное, слёзы.

Я… Что мне было делать? Я подошёл, да, обнял… Прижал её к себе… Стал какими-то словами успокаивать…

У меня – может кому-то это покажется странным – в трусах встал. Жёстко и целеустремлённо. А трусы – семейные, просторные. Поэтому он в них встал совершенно свободно, почти без помех и через сатин уткнулся прямо Кире в живот. Чем меня смутил. Мы же с ним были не одни. И посторонний человек, девушка, могла заметить эти мои мальчишеские особенности. И, пожалуй, уже заметила. Может, ещё не успела? Она же плачет…

Продолжая обнимать Киру, я повернулся так, чтобы она не могла слышать внезапной агрессии молодого моего организма.

И вообще – у человека горе, а у меня тут такое в трусах…

Я обнимал Киру, вдыхал запах её волос и… она дотронулась до НЕГО… Вначале кончиками пальцев, через трусы, потом осторожно взяла в руку, чуть подержала, а потом сжала, будто поздоровалась…

Там, на песке, у речки, на полотенце всё случилось быстро, чуть ли не в беспамятстве, на автопилоте. Сами собой отлетели в сторону, уже почти высохшие, Кирины трусики. Я ткнулся в Киру несколько раз. У неё было очень мелко… Всё закончилось очень быстро.

И ещё я увидел, что мы оба в крови…

Мы потом сидели на полосатом полотенце и молчали. Кира мне казалась некрасивой, неинтересной. Я и так не испытывал к ней никаких чувств, а теперь даже возникло какое-то чувство неприязни. В сторону Киры даже не хотелось смотреть.

От моего поступка мне было неловко, даже противно. Случилось то, чего не должно было случиться, и во всём был виноват я. И только я.

Кира… любила… Да… она меня любила и поэтому ей можно было всё. Мне – нет.