Дарья Близнюк - Проклятые убийцы

Сплошь людоедские уловки

– Поль Верлен

Калигула любил носить яркие и маскарадные наряды: пунцовые жилеты, идеально выглаженные карминные брюки, туго затянутые корсеты, гольфы и заострённые ботинки. На голове постоянно возвышалось лиловое облако причёски, как у Бориса Моисеева. Сиреневые тени превращали веки в крылья бабочки, а трость служила неотъемлемым аксессуаром. Сам мужчина держался статно и важно. Во взгляде читались гордость и себялюбие. Калигула страстно поклонялся театру и часто посещал спектакли. Ещё он верил, что принадлежит к знатному роду римского императора с таким же именем. И поэтому мужчине приходилось быть бдительным и осторожным. Стоило держать ухо востро, ведь поблизости шастали подлые заговорщики, которые нацеливались его убить. Но Калигулу было не провести: он знал, что лучшая защита – это нападение. И он нападал. Оборонялся. В результате в газетах его окрестили «гнусным мерзавцем» и «аморальным идиотом», что, впрочем, не расстроило мужчину. Он обожал внимание публики. Он обожал бывать в его центре и, раз увидев упоминание о себе в серой брошюрке, возомнил себя знаменитым, как президент. Калигула посчитал, что его поступком восхитились. Его смелости зааплодировали. Его провозгласили отважным потомком и будущим властителем. Тронутый наследник трона делал своим поданным щедрые подарки. Его светлость нисходила к обычным людям и сообщала им разные сведения. К примеру:

– Хочешь спойлер к своей жизни? – спрашивал Калигула. – Ты умрёшь через пару секунд, – хихикал он, замахиваясь топором.

Казнь, особенно публичная, смазывала его душу целительным бальзамом и приносила неописуемый восторг, словно удачное выступление в театре.

Любимым драматургом Калигулы был некий господин Секспир, который создал огромное количество пьес. Заветной мечтой была их встреча при свечах, в галстуках и с бокалами вина такого же цвета, как его тёмно-малиновый фрак. Однажды этот самый Секспир отправил ему письмо с приглашением на светскую беседу, но забыл указать дату, и бедный Калигула изводился в ожиданиях. Неопределённый срок лишь усугублял томление духа, и мужчина театрально вздыхал, прикладывая руку с накрашенными ногтями ко лбу.

Ещё в детстве Калигула отличался чрезмерным позёрством и дурашливостью. Он передразнивал взрослых, устраивал розыгрыши и шумел на уроках. Впрочем, его дурной характер походил на море. Приливы общительности и веселья сменяли замкнутость и тоска. Ребёнок мог часами молчать, стоя посередине комнаты без какого-либо занятия. Он как-бы выпадал из внешнего мира и погружался в мир внутренний. Мальчишка фантазировал о том, как он попадает в шикарный бриллиантовый дворец, где сверкает каждый гвоздь и волшебный цветок, где он облачается в красную мантию и получает настоящие скипетр и державу. В общем, обычные мальчишеские выдумки с той лишь разницей, что Калигула в эти выдумки свято верил. Он не отличал их от реальности или сна. Все эти компоненты были одинаково правдивы и одинаково иллюзорны. За обедом парнишка с упоением вещал о своих никогда не происходящих приключениях, вонзая вилку в палочки жареной картошки.

Печально, что с возрастом ничего не изменилось. Калигула только сильнее укоренился в своих убеждениях и казнил, казнил, казнил…

Жить стало сложно, когда заговорщики потеряли всякий страх и так громко шептались за его спиной или под окнами, что Калигула разбирал каждое слово.

– Ему надо подсыпать яд в молоко, – шушукались злоумышленники.

– Нет, лучше свалить на него хрустальную вазу с крыши, – спорили они.

– Никаких ваз! Его надо просто задавить на дороге! У меня есть «Фольксваген поло» и…

И Калигула стал избегать высоких зданий, отказался не только от молока, но и от йогуртов с сыром, и от кефира с маслом. Теперь он не мог лопать круассаны по утрам, потому что внутри этих эклеров его подстерегало варёное сгущённое молоко. Молочные колбаса и сосиски тоже покинули рацион. Мужчина обходился глазуньей с беконом на завтрак.

Выход за пределы квартиры стал приравниваться к экстремальным видам спорта или того хуже. Мужчина подозрительно оборачивался и дрожал, пока добирался до магазина. Если на его глаза попадался «Фольксваген», то происходила настоящая катастрофа: Калигула срывался с места, как ужаленный, и, крича, нёсся в дом, где хватал топор и замирал у двери. Его преследовали. За ним охотились и вели наблюдение. Он не мог жить в постоянной тревоге, которая подложила вместо сердца тикающую бомбу. Калигуле требовались телохранители. Он нуждался в помощи. И так он попал в клуб анонимных убийц. Здесь ему не угрожали расплатой.

***

– Спасибо за то, что поделился своей историей, Калигула! – поддержали его все.

– Ты большой молодец, Калигула, – улыбнулся ему парень в голубой рубашке и коричневых брюках. Судя по беджу, он называл себя Сальери.

Грущу и счастлив – это значит, что я люблю

– Поль Верлен

Мечтательный романтик Сальери был писателем. Вот уже полгода он трудился над шедевральным романом «Карантин». Молодой парень знал, что из-под его пера выходит сенсация. Что его образный язык покорит читательские сердца, а выбранная тема привлечёт любого.

«Когда во всех городах объявили режим самоизоляции, люди заперлись в квартирах, словно по улицам разгуливали зомби. Люди наращивали панцири. Укладывались в барокамеры. Каждый превращался в человека в футляре», – печатал Сальери.

«Простолюдины выбирались за покупками в одноразовых гигиенических масках, элита же приобретала махровые тканевые повязки, которые было можно постирать и использовать повторно», – печатал Сальери.

«Популярность Бродского возрастала вместе со статистикой заболевших», – печатал Сальери.

«Воздушные поцелуи пугали так же, как воздушные тревоги», – печатал Сальери.

«Казалось, весь мир обработан антисептиком», – печатал Сальери, не замечая своего дешёвого пафоса.

Но Сальери не гнался за популярностью. Он корпел над книгой совершенно по другой, более утончённой причине. Дело в том, что он полностью и бесповоротно влюбился в свою героиню…

Её звали Памелой. Памела ко всему относилась легкомысленно. Она не зависела от предрассудков. Она одна не поддавалась панике и вела себя достойно, словно ничего не происходило. Памела беззаботно бегала по утрам в парке, облачившись в фиолетовую олимпийку и спортивные чёрные шорты. Симпатичный хвостик, просунутый через кепку, забавно болтался из стороны в сторону, а дефис губ растягивался в тире улыбки. Девушка с умилением наблюдала за пушистыми столбиками сусликов, которые выбирались из своих нор погреться на солнышке и поноситься друг за дружкой. С детским восторгом она гонялась за бабочками и любовалась привольными пейзажами. Всё в ней дышало молодостью. Всё в ней наливалось свежестью и задором.