Наталья Брашкина - Полтинник

Именно Юрий Макарович Леднев добился моей первой публикации в газете «Красный Север» в 1989 году. Таких, как я, тогда не печатали.

Однажды я зашла к нему за рукописью рассказов про Басю, а получила еще и рюмочку, и хрусткий гриб на вилке… «Ты должна писать, – убеждал он, – и не конспект, не пересказ. А вотпрямо от сердца. Ты должна описать эту маленькую девочку. И как она взрослеет». И мне пришлось вспомнитьсебя в детстве. Сначала-то я вспоминала, чтоб детям рассказать, а потом – для книжки. В качестве рукописи рассказы про Басю рассмотрели на одном из семинаров Союза писателей Росии, это заслуга Леднева. Комментарии дали: Балакшин, Оботуров, Цыганов и сам Леднев.

Я послушалась совета и дописала еще несколько рассказов. В 1995 вышел первый вариант книжки «Бася или десять несказок про девочку» (типография ВПЗ). В этой бедной книге направо были четные, налево – нечетные страницы. То есть – все наоборот. В ней были нарушены все законы полиграфии. Рисунки Л. Старикова были прелестны… Но макет… Одна девушка, помню, защитила курсовую, описывая этот типографский брак. Я реагировала рыданиями, но зато рассказы не лежали в столе. Их понемногу читали люди.

Между нами не раз кошка пробегала, да к тому же черная, на 25-летии ЛитО «Ступени» в помещении картинной галереи (ныне отдел РПЦ). Это было огромное мероприятие с приглашением литераторов из районов. Четыре презентации новых книжек (точно помню, что одна книжка Андрея ГШироглазова «Когда кончается игра"и сборник Наты Сучковой, может, «Нежнейшая пытка»). На этом вечере состоялся исторический запуск Сергеем Фаустовым Птицы счастья. Он, запуская ее, сказал: «В кого попадет – тот прославится». И Птица упала на Клеопатру Тимофеевну Головань, которая потом прославилась фольклорными рассказами, как Татьяна Вертосельга! И по ней целый словарь создали. В разгар праздника выступил отец – основатель и осудил наши попытки жить и писать. «Не туда пошли!» – заявил Леднев перед всей публикой. Я готова была провалиться от стыда. Все зашумели.

В машине, когда ехали в Кадуй, он, морщась, говорил, что на 25-летии все это сделал под нажимом Союза… Было понятно, что таковы обстоятельства… Иначе бы мы никогда не расстались… Я работала в журнале, который он начинал делать… Он стоял у истоков журнала «Мезон», где редактором стал И. Подольный. По следам той поездки в Кадуй я написала миниатюру «Сердце Свирида».

Но Сергей Фаустов сказал: «Я с Ледневым лично был незнаком. Вживую видел однажды, были у него дома с Г. Щекиной один только раз, я в беседе не участвовал. Фактов нет, о чем бы можно рассказать. Но я расскажу об ощущениях. После приезда в Вологду Астафьева я обратил внимание на вологодскую литературу. В. Астафьев учился на ВЛК у моего дяди Михаила Еремина. На ВЛК были еще Коротаевы, Виктор и Олег, вроде бы Владимир Шириков, он потом уехал на Шпицберген искать новые темы. Они пришли в гости к нам домой, приехал Михаил Павлович, все сидели за столом. Звали Белова, но он, по словам Коротаева, куда—то уехал. Мой дядя – говорун, его никому не переговорить. Но когда после рюмки водки заговорил В. Астафьев, стало понятно, что никто его не переговорит.

Тогда я посмотрел на вологодскую писательскую организацию вблизи. Вторая половина семидесятых. Я ходил в Дом книги постоянно. Искал новое, увлекался Вознесенским. И никакого ЛитО еще не было. Я был просто пассивный наблюдатель вологодской литературы. В Доме Книги были полки с вологодской литературой. Раскрывая книжки, я испытал недоумение и стыд. Что это было такое по сравнению с Вознесенским? Я внутренне смеялся, этой притворной стилизации под все деревенское. («Это тебе было смешно, а у Леднева, может, крик души»). Конечно, хорошо, что Леднев освоил лексику девятнадцатого века и в любой момент мог писать стихи, но уж нового тут точно ничего не было. Или Чулков, который в конце жизни писал переводы немецких поэтов. (Макарова – у Карачева намного смешнее). (Общий смех). Карачева я тогда не знал. Вы читали эпиграммы в газете «Вологжане улыбаются»? Галерея этих авторов – счастливые люди. (Смех). Кто был в этом Союзе, они взяли от этого Союза все. И немудрено, что система заставляла их писать – так. Выступать – так. И они писали, как положено. Не буду говорить, какой Леднев поэт. Для меня Леднев – функционер, работавший в той системе. Надо было «это отребье» опустить (начинающих)? Он опустил.

Сопина: «Он вел политику компромиссов, работал на два фронта – и нашим и вашим. И я тут ничего плохого не вижу».

Щекина – Так зачем же было на людях! на 25-летии! опускать, а в машине признаваться, что я всех люблю? Это горько было слышать.

П. Широглазов прислал его любимое стихотворение Леднева «Ты назови его Иваном» Стихи у Леднева были именно такие – традиционные, складные, умилительные.

Что еще запомнилось из творчества Юрия Макаровича. Общеизвестно, что он писал стихи и рассказы для детей. Сборник таких рассказов «Домашние фокусы» написан, как говорят, твердым пером. Они все имеют сюжет, просты по идее и по содержанию, всегда есть дидактика, то есть урок, который читатель вынесет из прочитанного. С одной стороны – навязчиво. С другой – всегда есть идеал – то, к чему можно стремиться. Поражает любовь к белой собаке Снежке, ей посвящено несколько глав. Зеркальное отражение в тексте «Кошкин слуга». Они про синеглазого Пашку, который очень любит и жалеет кошек. Иногда мне, взрослому читателю, синих глаз и веснушек для образа кажется маловато, но зато необъяснимая доброта Пашки – она же от автора. Ведь Макарыч сам был очень добрый. Начнут его на ЛитО критиковать, а он только руками разводит: «Но, друзья мои…». Он стеснялся обсуждать свои тексты, а мы тогда еще ничего не понимали. А нам тогда отнестись бы к нему с таким же, как у него, милосердием.

Рассказ «Фигли-мигли» – это прямо карикатура на межнациональную рознь. Честно говоря, в той простенькой книжке никак не ожидаешь столкновения с трагедией, но как раз «Тарелка супа» про голодного человека и «Елка» – это тихая, но трагедия. И автор смог рассказать об этой трагедии осторожно и тактично, не пытаясь навязать читателю представление, что все, дескать, хорошо и прекрасно. Нет, конечно, есть и беда, она рядом… Я его в состоянии беды только раз видела. Шел по улице Мира такой обессиленный, постаревший. «Дача у меня сгорела», – только и смог сказать. Может, эта беда и приблизила его инсульт?

Пьеса «Никола Рынин» запомнилась, стихи из книги «Сон на заре». Помню, эту книжку про Рынина брала в детской библиотеке. Потом сканировала дома. Книжку с пьесой дал, опять же, Малоземов. Он был тогда единственный человек, к которому можно было прибежать, спросить. И Ледневу он тоже много книг сделал.