Константин Уткин - Суррогатный мир

© Константин Уткин, 2020

ISBN 978-5-0051-2092-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Петр Ларенчук, человек без определенных занятий, больше всего на свете любил две вещи – выпить и прогуляться по лесу. По истоптанному московскому лесу, в котором почти не осталось первобытной тайны – но который все-таки был приятен в любую погоду. Даже в тридцатиградусный мороз.

Петр шел энергично – холод колол сквозь курту, два глотка коньяка не грели, еще два он собирался сделать возле проруби. Моржи, он знал по опыту, охотно разгоняют свернувшуюся после проруби кровь горячительным. И совсем не против угостить незнакомца.

Дымящаяся прорубь не была пустой – там кто-то плескался, издавая сдавленные гортанные звуки.

Ларенчук подошел ближе и увидел над черной водой полные ужаса и отчаяние глаза, а из раззявленного рта донеслось

– Спаааааа…

В то же время руки долбанули по воде, подняв каскад брызг.

– Спасти, что ли? Это ты мне?

Ларенчук на всякий случай посмотрел по сторонам – но больше никого вокруг не было – лишь замерший в морозном тумане узорный лес.

Медлить было нельзя – физиономия купальщика была баклажанного цвета и с белыми пятнами, и выглядело это страшно. Ларенчук взялся за перила лестницы, ведущей в воду, ухватил моржа за деревянную руку и медленно с трудом вытащил его на лед.

Но, как оказалось, это только начало всех проблем – человек смотрел на Ларенчука взглядом избитой собаки и показывал руки, которые, видимо, не могли действовать.

Ларенчук, вздохнув, взял незнакомца за холодные мокрые дряблые плечи и отвел его в домик. В домике были заиндевелые стены, но на несколько градусов теплее. Потом, внутренне содрогаясь, достал бутылку и влил драгоценную жидкость в синие губы. Потом вставил в онемевшие клешни лежащее тут же полотенце. Потом вытер человека сам, понимая, что тот это сделать не в силах. Потом одел, встряхнув напоследок так, что у незнакомца лязгнули зубы.

– Мой дорогой друг – вдруг заявил человек, к которому с каждой секундой возвращалась жизнь. – Вы себе не представляете, сколь много вы сделали для мировой культуры в целом и для русского народа в частности. Мне кажется, что вас должен отблагодарить не только я. Я думаю, что в ближайшее время произойдет событие, которое сделает вашу жизнь насыщенной, полной, сверкающей всеми яркими красками радуги и всеми цветами русских полей.

Ларенчук молча сглотнул – таких рассуждений он не слышал, наверное, никогда в своей жизни. Он не слышал даже ничего похожего, честно говоря – он не слышал вообще разговора без мата. Мат заменял для него самого и его друзей больше половины слов языка, и нельзя сказать, что они от этого испытывали хоть какой-то дискомфорт. Известно, что несколько основных понятий русского мата превосходно заменяют все остальные существующие слова. Можно сказать больше – рядом с нами живет и процветает широкая прослойка, которая никак, кроме как матом, разговаривать не может. Где-то в глубине подсознания еще копошаться не окончательно добитые слова, насильно привитые в дестве – но, как инородное, раздражающее душу тело, они были забыты, как только ребенок сделал самостоятельный шаг в мир.

Ларенчук был как раз из таких дикорастущих созданий, прекрасно обходясь в быту двумя-тремя десятками слов. Он бы, наверное, загордился, узнав, что на самом деле гораздо более разговорчив, чем всем известная особа женского пола из знаменитого романа – но романов он не читал, полагая, что все, что нужно для этой жизни, ему и так известно.

Спасенный же им человек, видя некий ступор, в который вошел его спаситель, положил руку на плотное плечо.

– Я вижу в вас благородного, умного и развитого человека. Уверен, что под этой оболочкой скрывает тонкая душевная организация настоящего гения.

– Ну… это… в общем, оно, конечно, да. – пробурчал он, начиная опасаться незнакомца. Тукнутый какой-то. Впрочем, что ждать от сумашедшего, добровольно залезшего в ледяную воду в такой мороз?

– Вот, видите. Я всем и всегда говорю только одно – в каждом человеке скрыт гений. Кроме тех, в ком гений цветет во всей его красе.

Ларенчку поднял брови и скосил глаза к носу, совершенно не зная, что сказать. Меж тем человек по-свойски взял его под руку и, наклонившись, доверительно сообщил.

– Вы спасил великую русскую культуру от страшной потери. Сознаюсь – я немного не рассчитал свои силы. Надо было действовать более осторожно. Более скромно, я бы сказал. Более размеренно. Скажите, любезный друг, а как вы смотрите на то, чтобы отпраздновать наше знакомство? Все-таки не улице, как вы могли заметить, не очень комфортная температура… да и ваш прекрасный коньяк, как мне кажется, уже перестает действовать.

– Вот это по-нашему – обрадовался Ларенчук. – вот это босяцкий подгон.

Теперь настала очередь изумиться спасенному. Он, возвышаясь над Петром нескладной каланчой, пожевал губами и спросил.

– Э… простите… что?

– Говорю – доверительно понизил голос Петр – в этих гробаных чащах можно каркалыгу отморозить, и лучше уж тогда сразу на болта накрутить – хоть радости, а то склеишь ласты, как цуцык задроченный…

Спасенный дугой изогнул бровь, и даже отклонился назад, изучая своего собеседника.

– Стоп!!! – предлагаю на этой оптимистической ноте закончить прения и пойти в ближайший…

– Рыгаловка на углу.

Быстро сообразил Ларенчук, подхватывая длинного, но какого-то заторможенного своего знакомца под локоть и увлекая его вперед.

Странное место Ларенчук назвал рыгаловкой – это оказалась некая смесь столовой советских времен и больничного покоя. О последнем напоминали в белый цвет выкрашенные стены, белые пластиковые столы и белые же стулья не тонких металлических ножках. Со стен глядели прикрытые стеклом плакаты тридцатых годов. В конце зала, в стенной нише соседствовали – печатная машинка с заправленным листом, на котором отпечатались буквы – каждый второй норовил проверить, в рабочем ли состоянии раритет – сломанный телевизор и радиоприемник. В общем, все, что нужно, чтобы вызвать у посетителя ностальгию и желания выпить еще и еще закусить.

Спасенный, который выглядел весьма и весьма вальяжно, подозрительно покосился по сторонам, пожал плечами и, увидев собачью тоску в глазах Ларенчука, махнул сухой ручкой. Здесь так здесь.

Новоиспеченные друзья, не успевшие, к слову, представиться друг другу, заказали – пузатую колбочку водки, три соленых огурца и три куска черного хлеба для Ларенчука (впрочем, подумав, он добавил еще мисочку винегрета и селедку под луком) и три кружки немецкого пива с плотной шапкой пены для спасенного. К пиву принесли полную тарелку дымящихся паром, розовых креветок.