Александр Волков - Заметки на собственной шкуре

Короче. Пришло нас, счастливчиков, на второй тур уже человек двадцать из вчерашней огромной толпы. Пустой коридор. Меня вызвали первым. Всё те же за столом, но без Олялина. Ладно, мне уже ничего не страшно. Пройти первый тур означало быть практически зачисленным. Помешать могло только нечто такое, что…

– Садитесь к столу, молодой человек. – Женщина указала мне на пустой стул напротив комиссии.

– Как, а… Это, ну…

– Читать ничего не надо. Повторяйте за мной. Ложка.

– Не понял?

– Повторяйте. Ложка.

– Ну, ложка.

– Лошадь.

– Лошадь.

– Лодка.

– Лодка. Я никак не въеду, а в чем дело-то?

– Юноша. А вам никто не говорил, что у вас дефект речи?

– ?!

– Вы не выговариваете звук «л». Вы знаете об этом?

Я сначала вообще не понял, о чем она. Я прошел на второй тур, а вы мне тут…

– Так что, извините, Александр, но с таким дефектом речи мы вас принять не можем.

– И что мне теперь делать?!

– Ну не знаем. Исправите дефект – приходите. Будем только рады.

– А его можно исправить?

– Можно. Наверное. Но я таких людей не встречала.

И побрел я по улице с двойным чувством. С одной стороны, я прошел огромный конкурс и вышел во второй тур. Значит, талант у меня есть, оказывается. А с другой, и что из этого толку? А вот теперь, друзья, вспомните, что я читал комиссии в тот день. Про «Казнь Стеньки Разина». А теперь представьте, как всё это звучало для комиссии при моем дефекте на звук «л». С интонацией Юрия Левитана: «Над Москвой ковокова гудут. К месту Вобному Стеньку ведут. Перед Стенькой на ветру повоща, бьется кожаный передник павача. А в руках у павача над товпой говубой топор, как Вовга говубой». А теперь попробуйте всё это прочесть вслух. Попробуйте! Похохочете лишний раз. Попробовали? Ну и как вам? А каково это было свушать народному артисту Николаю Олялину и его компании?! Кто бы знал, где упадешь. Вот тебе и «нарочно не придумаешь»…

Как я отбивался, оправдывался, изворачивался и отбрехивался в разборках с родителями, это тема отдельной беседы. Мать – ее на мякине не проведешь! – поехала в пединститут и узнала, что я не явился на последний экзамен. Потом от тетки, у которой я проживал тогда – вот где Штирлиц отдыхает! – она узнала, что ночью перед этим экзаменом я бубнил какую-то басню про «Квартет». А вычислить Училище искусств оставалось делом мамкиной техники. Закончилась вся эта моя эпопея ссылкой на работу в службу связи местного предприятия, где я лазал по столбам-опорам и таскал бревна в мороз и слякоть до самой весны.

Но самое главное в этой истории стало то, что я вылечил я свой дефект речи, друзья! Исправил-таки свое произношение звука «л». Чего мне это стоило, знаю только я. В один момент я стал заикаться. Прежде чем произнести слово со звуком «л», я делал паузу. Я учился говорить практически заново. Знакомые, что знали меня с детства, обалдевали. А я продолжал эту борьбу и победил! И мои родители, глядя на все мои героические мучения, отступились. Смирились. Батя махнул рукой. А мамка: «Ты только не пей, Саша! А то будешь, как дядя Вася». И поступил я летом безо всяких проблем в театральное училище. Правда, уже в другом городе. Но это без разницы. Вот так!

Это я про мечту. Она есть у каждого, я уверен. Только вот не каждый находит к ней дорогу. Единственную дорогу! Ну а что со мной было дальше? Была сначала любительская, а потом уже и профессиональная сцена. В перестройку дорос я уже и до сольных программ. А потом ГКЧП. Ваучеры. Расстрел Белого дома. Где и как я только ни агонизировал вместе со страной, чтобы прокормить семью! Но это, как говорится, уже совсем другая история.

А уже в двадцать первом веке на мой юбилейный концерт пришел мой отец. Мамки уже не было с нами. Сел батя скромно в уголке зрительного зала. Всё было торжественно, как и положено в таких случаях. В один из моментов я представил переполненному залу своего отца. Поднялся батя. Поклонился во все стороны. Овация! Аплодисменты! На сцену он, правда, не пошел, но я видел, что ему приятна вся эта процедура. Вручили ему девчонки цветы, расцеловали. Он стоял, как именинник! И уже по дороге домой, в машине, я услышал самые дорогие моему сердцу слова в своей жизни, когда-либо сказанные мне. Мой батя мне и сказал:

– А знаешь, Сашка, о чем я подумал, сидя в зале?

– О чем, пап?

– Я подумал, – он хмыкнул по своей привычке. Помолчал. – Я подумал вот о чем. А хорошо все-таки, что ты тогда на тот английский свой экзамен не пошел.

Папка! Как я тебя люблю!

Как я культуру в массы носил

Я никогда не страдал манией величия, и вот… Даже как-то неловко сравнивать себя с классиками, но… Достоевский изучал великую русскую душу, типа «тварь я дрожащая или право имею?» Горький заявлял, что «человек – это звучит гордо!» Чернышевский изучал сны Веры Павловны. Шолохов всё больше по колхозной части. Игорь Фесуненко всё больше про бразильский футбол. У каждого своя тема. И я вот. Со своей клешней. Клубная художественная самодеятельность. Вот такую тему я решил застолбить! Не помню я, чтобы наши классики обращались в своем творчестве к этому всенародно-массовому явлению. Единственное, что приходит на ум, – это песня Тихонова-Матвея с баяном на клубной сцене фильма «Дело было в Пенькове» и режиссер народного театра в фильме «Берегись автомобиля», блистательно сыгранный великим Евстигнеевым. Впрочем, в литературе этой темой отметился Сергей Довлатов, написав про то, как на зоне зэки поставили пьесу о Ленине. И всё вроде.

Не знаю, как насчет писательства, но уж профессиональное отношение к этому явлению я имею полное и основательное. Чисто символически, например. В 1978 году я ступил на эту стезю, и через сорок пять лет, помотавшись по свету белому и сменив кучу профессий, от аккумуляторщика до дирижера духового оркестра (ого!), я завершил свою творческую деятельность на той же сцене, в том же Доме культуры того же села, выпуская на сцену уже внуков моих первых воспитанников из далеких 70-х. А если говорить серьезно, то я совсем не собираюсь писать трактат или, не приведи господи, диссертацию на эту тему. Просто решил я окунуться еще раз в ту атмосферу, что сопровождала меня в первые годы моей творческой жизни. Вспомнить друзей. Погрустить. И, конечно, посмеяться. Посмеяться вместе с вами, дорогие мои собеседники-читатели. Благо, всё уже позади и есть повод расслабится.

Абсолютное большинство из нас ходили в разные кружки в школе. А я вообще впервые вышел на огромнейшую сцену местного Дома культуры в пять лет. Помню и сегодня, как сверкали искры в глазах и стучало в висках, когда я орал со сцены непонятное для себя: «Николай объелся меду, а касторку дали мне!» И пошло-поехало. Кружки, кавээны. Школьный хор. «Слышишь, идут барбудос!» А всё определила музыкальная школа, которую я люто ненавидел все пять лет обучения. А кто полюбит? Сижу, пилю. А за окном футбольный мяч хлопает. И так все пять лет! Стадион под окном.