Антон Голицын - Птица

– Я за гонораром, – на вахтера я смотрел взглядом Филиппа Киркорова, пришедшего получать гонорар за концерт в Олимпийском.

– Документ. Проходите в восьмой.

Всё это походило на чудо, но только чудо и могло меня спасти. В бухгалтерии мою фамилию долго искали в списках и, конечно же, не нашли. Запах скандала всё сильнее витал вокруг меня.

– Вот статья, – я достал мятую газету и ткнул на первую страницу. – «Пригородный пресс»! Я ее написал! Меня ваш главный просил, у него и спросите!

– А, так вот ты где, продавец-затейник, – произнес кто-то за спиной. Я обернулся. В дверях стоял Враль. – А мы ведь тебя давно ждем. Я ведь своих на планерке мордой в твою статью тыкал. Мол, учитесь – какой-то пацан написал, а вы не можете. Ну пойдем, поговорим.

Разговаривал Враль недолго, и то и дело обрывал меня, как будто понимал всё с двух-трех слов. Мне предложили работать в «Пригородном», выдали гонорар и аванс, чтобы я мог снять квартиру. Начинающего репортера бросили на умирающую рубрику «В чужой шкуре». Я превращался в мента, дояра, официанта, бомжа, а однажды в пост месяц жил в монастыре под видом послушника, после чего написал разгромный репортаж с подробным описанием скоромных яств, тайно употребляемых настоятелем.

Возможно, из меня получился бы хороший журналист, но настал 95-й год и выборы Ельцина. Однажды Враль вызвал меня к себе в кабинет. Там сидели двое мужчин немногим старше меня, которых наш главный называл по имени-отчеству, а они слегка пренебрежительно именовали его Андрюшей. Как я понял, гости принесли фантастический заказ на президентский пиар. Мне же предложили на время выборов покинуть «Пригородный экспресс» и поработать в новой газете «Не дай Бог!» с тиражом, охватывающим поголовно весь электорат страны. Боевой листок президентского штаба должен был мочить лидера коммунистов Зюганова. Мнение Враля по этому поводу даже не спрашивали. Да и мое тоже, просто спросили: «Сможешь?» Я поинтересовался, располагают ли они компроматом на коммунистов, и если нет, то где его искать и что конкретно требуется. На что один из гостей расхохотался и сказал:

– Да не надо никакого компромата. И фактов не надо. Надо придумать страшилку. И как можно более дикую и нереальную. Настолько, чтобы самые упертые коммуняки задумались – а не правда ли это.

Я думал несколько секунд. До тех пор, пока не была названа сумма. За три месяца я мог заработать столько, сколько за три года перевоплощений в «Пригородном». Куда после победы Ельцина я уже не вернулся. Во время бешеной работы в боевом листке я повзрослел и поумнел. И понял, что журналистика в России обречена. Что надо искать другие пути. Выборные гонорары ушли на создание собственного рекламного агентства. С клиентами мне помогли ребята из ельцинского штаба, а сотрудников я набрал сам – нюх на людей уже был. А потом годы обустройства в Москве, поездки по миру, учеба, расширение бизнеса, свадьба, развод, и всё то, что полагается пережить юному провинциалу, успешно привившему свой черенок на древо столичного мегаполиса.

Дорога от федеральной трассы на Тачанск мягко стелила километра три. Затем как-то внезапно перед бампером возник разлом, через который я прополз на первой передаче. Дальнейший путь напоминал игру в классики, где нужно прыгать через несколько клеток из одного ряда в другой. Местные водилы промяли в асфальте извилистую колею в объезд выбоин и колдобин, петлявшую по обеим полосам дороги. Когда нужно было разъехаться двум машинам, одна из них просто съезжала на обочину. Несколько раз я вылетал из колеи, проваливался в ямы, но через полчаса всё же поймал ритм и скорость и даже начал получать удовольствие от метаний от одного края к другому.

Дорога забралась еще на один холм, самый высокий перед Тачанском, откуда, как я помнил, уже открывался вид на город. Сейчас долина подо мной была покрыта серой пеной. В ее центре, словно юбилейный торт, на котором с первого раза задули только половину свечек, покоился в майской дымке тачанский холм. Ну конечно. Каждый год в это время пацаны выходили в поля и жгли сухую траву. Я нырнул в туман, и начался долгий, мучительный спуск на нейтралке. Где-то в конце этого спуска туман неким волшебным образом развеется, меня встретят пригороды Тачанска, а затем и сам город моего детства, в котором ожидает меня цель путешествия – старый друг Птица.

Дорога, наконец, докатилась до дна долины. Начался пологий подъем, но прибавить скорость я не решился. Дым, по-прежнему клубившийся вокруг, не позволял видеть дальше чем на сто метров. Вдоль дороги виднелись унылые кубы сараек и дач. На дачи горожане ходили пешком, отчего граница между городом и селом здесь всегда была условной, и порой казалось, что окрас тачанских панельных хрущёвок пытается копировать оттенок изб брошенных деревень.

Я различил в дыму стелу с названием города: железную, местами проржавевшую конструкцию в виде пятиконечной звезды с условным красноармейцем посередине. Всем приезжим ржавый герой грозил винтовкой с неестественно большим штыком. Около стелы мне попались и первые тачанцы. Двое парней шли из города с чинариками в зубах. Я сбросил скорость, тайно надеясь увидеть каких-нибудь давних знакомых – эффектно затормозить, опустить бесшумно стекло и, высунувшись из окна, широко улыбнуться: «Колян? Ты?» Но нет – лица этих прохожих были не то чтобы не знакомы, но абсолютно нечитаемы, как лица таджикских гастарбайтеров. Машина меж тем почти уже остановилась, когда один из прохожих вдруг нагнулся и поднял с земли железный прут. Я топнул правой ногой, и автомобиль, взвыв, втащил меня в Тачанск.

Свое имя Тачанск получил в 1918 году. В раннем детстве мне представлялись лихие тачанки с комиссарами на борту, слетавшие с холма навстречу вражеским полкам. На самом же деле никакой связи с пулеметными колесницами не было. Город, как рассказывал в школе наш помешанный на краеведении географ, был назван в честь красного мученика времен Гражданской войны – уголовника Тачанова. Февральскую революцию Тачанов, известный в криминальных кругах столицы как Тачан, встретил в питерских Крестах. Анархия тогда уже начала разъедать систему наказаний, и когда Керенский объявил первую амнистию, любовница Тачана подкупила кого-то из тюремного начальства. Его как бы по ошибке включили в список «политических» и выпустили из Крестов.

Атмосфера безвластия подействовала на самолюбие вора в законе как дрожжи на тесто. В тюрьме Тачан познакомился с большевиками, а после октября выпросил себе комиссарский мандат, десяток винтовок, набрал отряд из числа дезертиров и отправился устанавливать советскую власть в родную Алексеевскую слободу. Земляки, изголодавшиеся по порядку, сначала приняли Тачанова хорошо. Комиссар занял брошенный особняк промышленника Попова, бежавшего за границу еще летом, а дезертиры поместились в здании полицейского участка. Из числа местных воров Тачан собрал Совет рабочих и солдатских депутатов, а потом начал совершать набеги на дома состоятельных горожан. Слободчане терпели всё это, пока люди из отряда Тачанова не изнасиловали шестнадцатилетнюю работницу ткацкой фабрики Марию Соколову. Красавица Маша не вынесла позора и повесилась утром прямо в цеху, оставив предсмертную записку. Девушка была сиротой и всеобщей любимицей, воспитанной фабричным братством. Через час рабочие с кольями ворвались в участок и перебили всех защитников советской власти. Пронзенные кольями тела ткачи выбросили за город. Тачанов в своем особняке отстреливался из маузера и даже ранил двоих, но потом всё же был убит.