Дмитрий Кононов - Второй город. Сборник рассказов

– Зачем спрашивали тогда? Когда так спрашивают, обычно подразумевается, что верят.

– Сам не знаю, – таксист поспешил сменить тему. – За рулем с трех часов ночи, вот и кроет уже. Режим сна и бодрствования сбил начисто. Вы не обращайте внимания.

Остановились на парковке перед университетом. Лиля привычно поблагодарила и, придерживая широкий клетчатый шарф, почти сразу перешла на бег, от холодного воздуха опять перехватило дыхание. На пороге зачем-то обернулась: таксист в тонком сером свитере стоял рядом со своей машиной и спокойно курил. Мороз, кажется, вовсе его не брал.

Коллеги в сборе. Евдокимова озабоченно рассматривала перед зеркалом мешки под глазами. Лидия Семеновна сортировала выцветшие ксерокопии, вполуха слушая подругу с немецкой кафедры. Трусова безуспешно пыталась согреться, обеими руками сжимая кружку с горячим чаем: судя по румянцу, она тоже пришла недавно. Халеева беспокойно ходила из угла в угол – наверное, опять получила выволочку от декана. Завкафедрой, Андрей Андреич Виноградский, сосредоточенно листал блокнот, что-то бормоча под нос.

Зимняя сессия давно закончилась, до начала семестра оставалось десять дней, но преподавателей обязали находиться на рабочем месте: аккредитация вуза, каждого могли в любой момент вызвать к экспертам.

– Спросить могут что угодно, – вещал декан на общем собрании в декабре. – Если спросят, у нас все хорошо, меры принимаем, положения соблюдаем, работу ведем. Показатели стабильно хорошие, реализация компетентностного подхода в строгом соответствии с нормативными актами Минобрнауки, научная деятельность ППС – приоритетное направление. Надеюсь, коллеги, вам все ясно.

Лиле было все ясно еще семь лет назад, поэтому она просто и честно кивнула.

Андрей Андреичу – звучное «здравствуйте» с именем и отчеством, ровесницам – «привет» на ходу. Куртку на вешалку – и переобуваться. Дешевый пластиковый рожок треснул, но не развалился, кое-как пользоваться можно. С сапог грязной воды натекло, в старом шкафу едва заметно пахнет прелью. Над лилиным столом противно мигает лампа, месяц заменить не могут. Обычно на кафедре тихо: сегодня коллеги состязались в злословии.

– Кому это надо, вообще? – с плохо скрываемым раздражением начала Трусова. – Пришли и сидим здесь, как собачки, ждем вызова. А его, может, и не будет. И так четыре дня, пока аккредитация не закончится.

– Ну да, – поддержала подругу рыжая кудрявая Халеева. – Меня-то уже того, хе-хе, вызвали.

Смущенно посмеиваясь, она принялась длинно и косноязычно, перебивая себя, рассказывать по новой:

– Представляете, Лиля, прихожу, а там эта сидит и спрашивает: где экзаменационные работы у тех трех отличников, которым я как бы автомат поставила. Ну, я, такая…

Лиля слушала, в нужный момент качала головой или соглашалась, а сама смотрела в окно. Большой белый пес бродит по соломенному лугу, там трава длинная и жесткая, золотая, а снег крупный, как соль. Вынюхивает следы, пробует разрыть норки травяных мышей, черный холодный нос с шумом втягивает охотничьи запахи стылой степи. Зевает, вывалив малиновый язык, и по оклику следует за хозяином, ходячая громада теплой молочной шерсти.

– Ну и это, – Халеева не дошла и до середины рассказа. – Я кинулась сюда, думаю, да где ж я теперь эти работы возьму, потом нашла что-то. В общем, кошмар, конечно… Хожу теперь, у меня руки трясутся, кофе выпила, не помогает.

– Чтобы руки не тряслись, ты зевни и улыбнись, – глаз не поднимая, поделилась очередной своей мудростью Лидия Семеновна.

Трусова покатилась от смеха, Халеева взглянула озадаченно. Андрей Андреич подал голос из-за своего массивного письменного стола:

– Коллеги, вот смешную шутку вспомнил, хочу с вами поделиться, – длинные, в старческих пятнах, пальцы шуршали страницами распухшего блокнота. – Я даже записал, чтобы не забыть. Это самое… Смотрели с женой Камеди Клаб, и вот там одна шутка была – ну очень смешная, сейчас найду.

Лиля вежливо ждала обещанный анекдот. Это джаз-кафе такое было, у музыкального училища. Закрыли потом, перекупили – и стало совсем не то. А раньше мы, бывало, собирались там на свободный микрофон, читали стихи, рассказы – пусть с маленькой, но сцены. Пили дешевый разбавленный виски и считали себя до одурения взрослыми. Как звали того нелепого парня? Я сказала ему: «Женщина никогда не полюбит мужчину, который не может ее рассмешить». Бедный, он так старался, а я в итоге уехала со Стасом.

– Короче, потащилась я со всеми документами в управление судебных приставов, ну а че делать?.. – Евдокимова решила поделиться своими злоключениями. – Мне тетка в суде сказала, что можно туда как-то попасть переулком, у Органного зала. Я сто раз пожалела, когда свернула. Притоны какие-то повсюду, стены все расписаны. Я там проблукала сколько-то, хотела уже назад повернуть. Кошмар. Там прирежут средь бела дня. И это центр города, вы подумайте!

– Ужас, – с чувством протянула Трусова. – Центр города!..

Центр нашего города, центр нашего мира. Мы рисовали на стенах еще в те времена, когда ни одного бара не было с Изнанки. Он трескается, от жары летом и мороза зимой, он трескается и осыпается крупными шматами штукатурки и глупой лепнины, как карточный домик падает вниз баннерами и безвкусной электронной рекламой, гомоном объявлений в переходах, наспех наведенной иллюзией порядка к очередному приезду московского начальства. Тушью стекает дешевая краска, фасады скалятся кирпичом, обнаженные граффити вздыхают облегченно, подставляя лица ветру с реки, недобитые, непобежденные, торжествующие, наши истинные. Пластик старой кожей сползает с рассохшихся деревянных рам, тяжелые белые подоконники, на каких я сидела ребенком, вырастают над чугунными батареями. Прокуренный воздух подъездов сгущается, материализуя заполненные бычками бутылки и яркие банки с энергетиками. Он грядет, огромный и многоликий, слишком значимый, чтобы спрятать или позабыть, мрачный и неуютный, холодный и подчас жестокий, но настоящий, искренний, презревший наносное, беспечный и до усрачки интересный – второй город, злой брат-близнец. Двойник.

Коллеги по очереди разогревали судочки в кафедральной микроволновке и садились есть суп, гречку с котлетой или пюре с сосиской. Шипел и пощелкивал электрочайник. Сбросив кожу, многие рептилии поедают ее, думала Лиля.

Наверх в тот день так и не вызвали: к рабочим программам не было претензий. А может, их никто не читал. Теплее вечером не стало, Лиля решила ехать домой на такси. Водитель оказался тот же, в тонком сером свитере. Он сухо поздоровался.

– Надо же, опять вы, – Лиля отчего-то была приятно удивлена.

– В смысле? Я только на смену вышел. Вы меня с кем-то перепутали.