Мария Хайкина - Единожды восстав

– Согласен, быть может, я преувеличиваю. И все же, моя интуиция редко меня подводила.

Ровина попыталась представить свою дочь рядом с этим, пока неведомым ей молодым человеком. Она понимала, что предположения мужа не имеют под собой твердой почвы, но его беспокойство передавалось ей все больше.

– Ты боишься, что намерении Айтона Дарагона бесчестны? – спросила она. – Что он намеревается соблазнить нашу дочь?

– О нет, – сказал ее муж, – я опасаюсь как раз обратного. Бесчестным намерениям Юлита смогла бы противостоять. Но перед намерениями честными она может оказаться беззащитна.

Ровина встретилась с мужем взглядом.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она тихо.

– Я опасаюсь, что этот Айтон Дарагон задумал жениться на нашей дочери.

Ровина поднялась. Тревога холодной иглою прошили ей сердце. Подойдя к окну, она вгляделась в затуманенное стекло. Вечерняя тишина уже спустилась на землю. Голубые сумерки окутывали сад. Тени деревьев сплетались в причудливый рисунок на фоне темнеющего неба.

– Ты считаешь, этот брак может стать несчастьем для нашей дочери? – спросила Ровина.

– Я почти в этом уверен, – ответил Хорвин. – В супружество вступают один раз, потом нельзя будет ничего переменить.

Ровина обернулась к мужу.

– Но можно постараться приспособиться. Трения бывают всегда, ты знаешь, и у нас они были. Но мы же смогли справиться.

Подойдя к жене, Хорвин осторожно обнял ее плечи.

– Что бы ни было в прошлом, наш с тобой брак был счастливым с самого начала. А мне кажется, что этот человек не способен принести счастье кому бы то ни было.

Они стояли, прижавшись друг к другу. Общие воспоминания накрыли их.

– Чтобы выжить в несчастном супружестве, – заговорил Хорвин снова, – нужны силы, и силы немалые, Ты же знаешь нашу девочку! В ней нет собственной жизненной энергии. Она, как плюш, что может виться только вокруг опоры. Если опора крепка, то и Юлита становится крепкой. А без опоры наша дочь увянет.

Ровинино лицо туманила печаль. Она прекрасно понимала, что муж имеет в виду.

– Родная мать Юлиты в браке была несчастлива, – продолжал Хорвин. – Ты помнишь, как все сложилось? Но у Элисы достанет и стойкости, и внутреннего огня. Наша с ней дочь совсем иная…

Первые полгода после женитьбы Дарти Гардуэй не замечал женщин вокруг себя. Эти очаровательные создания с их томной грацией, с их исполненными озорства взорами, с их улыбками, то нежными, то лукавыми, все они перестали для Дарти существовать. Всех их заменила одна – та единственная, которую он решился назвать своей женой.

Элиса вызывала в нем восхищение. Не только потому, что она была красива той яркой, вызывающей красотой, что не может оставить равнодушным ни одного мужчину. Высокая, стройная, хорошо сложенная брюнетка, она привлекала не этим. На овале ее лица, напоминающем своим совершенством точеные лица греческих богинь, выделялись огромные черные глаза. В них отражался дух Элисы. Ее глаза могли сверкать гневом или вдохновением, они заплывали томным довольством, они подергивались туманной дымкой грусти, они могли быть разными, но никогда не бывали равнодушными. В них бился огонь, огонь живой и подвижной натуры. Элиса окуналась в жизнь с воодушевлением, с неутомимым желанием радости, со страстным стремлением успеть везде и увидеть все.

Вот они возвращаются домой после бала, и ни одна черточка на лице Элисы не отражает усталости после целой ночи, проведенной за танцами. Она настоятельно требует продолжения, и Дарти играет на рояле, а она вдохновенно кружится по комнате, и Дарти любуется ее точеными движениями.

Понесли лошади. Раскачиваясь и подпрыгивая на ухабах, коляска мчится по дороге. Пытаясь удержать взбесившихся рысаков, кучер стремительно натягивает поводья, но тут ремень лопается, и коляска окончательно теряет управление. Закусив губу и низко пригнувшись, Дарти скачет сзади. Он не представляет, как остановить обезумевших лошадей, но ничего другого, как нестись за ними следом, ему не остается. Там, в коляске, находится его жена.

Никто не может сказать, сколько времени длится неистовая скачка. Но вот лошади замедляют свой бег, и кому-то из мчавшихся за коляской молодых людей удается ухватить за болтающийся повод. Коляска стоит, накренившись. Спешившись, Дарти бросается к ней и останавливается, пораженный.

Элиса смеется. Ни потрясения, ни следа от пережитого страха нет на ее разгоряченном лице. Она радостно смеется, и огромные черные глаза ее горят торжествующим огнем.

Дамы затевают маскарад. Переодетые, они предстают перед зрителями-мужчинами по очереди, а те должны отгадать, кого скрывает костюм. Вот бойко марширует лихой гусар, озорное личико которого прикрывают огромные усы, но у зрителей не остается сомнений, что это – юная графиня Дордиа. Вот томно проплывает Коломбина. Ярко раскрашенная маска делает неузнаваемыми черты ее лица, но движения выдают изящную Готелию Иради. Вот прокрадывается стройный разбойник, романтичный плащ драпирует его фигуру, лицо скрывает огромная шляпа. Но и разбойник оказывается узнанным. Это – веселая озорница Корлели Бориски. И лишь одну героиню не сумел опознать никто. Нищая старуха-цыганка, грязная, сгорбленная, с трясущимися руками, что-то шамкающая кажущимся беззубым ртом так и остается не узнанной. И когда зрители признают свое бессилие, сгорбленный стан распрямляется, черты сморщенного лица разглаживаются, исчезает кутающий фигуру огромный серый платок и перед ними предстает смеющаяся Элиса.

Энергия била в Элисе ключом. Ее черные глаза горели огнем, вдохновляемым какой-нибудь очередной идеей. Она постоянно куда-то стремилась, она впитывала жизнь, как увлекательное приключение. Но незначительный эпизод, случайно брошенное слово, косой взгляд, и с ней происходила разительная перемена. Горевший огонь угасал, прекрасные глаза подергивались дымкой грусти, и перед Дарти оказывалась испуганная девочка, девочка одинокая и несчастная. В такие минуты Элиса была особенно близка Дарти. Всей душой он желал утешить ее, защитить, даровать успокоение, он желал этого и понимал, что не сможет этого сделать. Ибо Дарти знал, знал с первого дня их семейной жизни, что именно он и будет главным элисиным обидчиком.

С той минуты, как он впервые осознал на себе действие женского очарования, Дарти оставался во власти этой страшной силы. Женщины влекли его, как влечет прохладная вода в душный и знойный полдень, они возбуждали в нем страсть, они будоражили его воображение и становились источником вдохновения. Перед этими чарами меркли прочие радости, поэзия философии, красота искусства, безыскусная прелесть природы, страсть азарта, все это отступало на второй план, когда в душе Дарти разгорался огонь нового увлечения.