Мария Хайкина - Единожды восстав

Усач подсунул ему руку под голову и помог приподняться.

– Можешь быть спокоен, ты попал, – тихо ответил он.

– Хорошо… – шепнул Эфри.

Он вздохнул и закрыл глаза.

– Скорее же, доктор! – нервно вскрикнул Петух.

Доктор торопливо раскрывал свой чемоданчик.

Усач внимательно вгляделся в спокойное, будто уснувшее лицо Эфри и осторожно опустил его на землю.

– Можете не торопиться, доктор, – сказал он. – Мы уже не успели.

Айтон Дарагон оставался на месте. Он не шевелился и не издавал ни звука. Кровь из раны на голове заливала ему лицо, превращая его в жуткую маску. Но единственный видный глаз продолжал сверкать холодным, жестким огнем.

Эретрия, страна, где живут наши герои, кажется мне страной мечты. Ее жители обладают тем, чего не достает современному миру. В жизни эретрийцев есть стабильность.

Ощущение стабильности – редкая, утраченная ныне драгоценность. Нигде это не понятно так, как в России, вечно находящейся в состоянии поиска лучшей доли и вынужденной постоянно довольствоваться худшей. Нам, не знающим, где на земле взбухнет очередная горячая точка, живущим в постоянном ожидании, какой новый закон еще больше осложнит наше существование, не имеющим представления даже, найдем ли мы на том же месте понравившийся нам магазин, стабильность представляется недостижимым чудом.

Вот почему, создавая свой мир, я наделила его именно этим даром. Эретрию не терзают войны. Не взрывают общество социальные катаклизмы. Переход из одного круга в другой возможен, и этого достаточно, чтобы удовлетворить жаждущих перемен, остальные довольствуются своим положением. Жизнь налажена достаточно, чтобы быть удобной.

И еще. Мир, в котором существуют наши герои – мир старый. В нем не забыта такая простая истина, такое богатство, такая опора общества, как семья. О ней и пойдет речь. Повествование продолжит описание одной семьи.

…

Скромный дом на Заставной улице, в котором проживали супруги Ристли, был достаточно известен в Хардоне. Небольшой, почти квадратный по форме, он мало чем отличался от своих соседей. Так же, как у других, стены дома утопали в зелени, также неширокий палисадник отделял его от узкой, тихой улочки, также позади находился сад. Дом был двухэтажным. Внизу – две большие комнаты, за которыми располагались хозяйственные помещения, наверху – четыре комнаты поменьше – вот и все, что составляло его нехитрую планировку. Обстановка не отличалась роскошью, но свидетельствовала о достатке обитателей. Мебель была добротной и удобной, утварь, хотя и не изысканная, смотрелась достаточно красиво.

Семья Ристли сделалась известной не благодаря активному участию в жизни хардонского общества. В этом доме не устраивались приемы и не происходили музыкальные вечера. Супруги не стремились привлечь к себе внимание частыми зваными обедами или организацией пикников.

Зато в их дом стекались все, кто нуждался в понимании и сочувствии. Зато сюда приходили те, кому нужна была помощь или защита.

Если трудно перенести горечь утраты, если сил нет терпеть семейный разлад, если сердце терзает страх потерять любимого, то за советом, за утешением шли к Ровине Ристли. Ровине уже исполнилось сорок. Она была невысокой и стройной, светлые волосы свои носила аккуратно собранными сзади. Возраст добавил морщинок к ее серым глазам, но не смог затенить излучаемый ими свет. Ясные, лучистые глаза освещали простое, невыразительное лицо, делая его почти красивым. Ровина принимала любого, юного и неюного, близкого и неблизкого, выслушивала, сострадала, искала, чем помочь.

Но если простого вдумчивого разговора было недостаточно, если для оказания помощи нужно было действие, если необходимо было что-то найти, разузнать, о чем-то договориться, а, может, и пригрозить, то на сцену выступал муж Ровины.

Хорвину Ристли перевалило за сорок. Он находился в том возрасте мужского расцвета, когда тело еще хранит свою силу, но юношеский пыл и страсть уже сменили опыт и холодный расчет зрелости. Он был смуглым, черты лица имел резкие, что, в совокупности со строгим, внимательным взглядом темных глаз, придавало его облику суровость, изредка смягчаемую приветливой улыбкой. Среднего роста, худощавый, с первого взгляда он не казался сильным, но это впечатление быстро менялось, стоило присмотреться к его скупым, отточенным движениям, твердой походке, ощутить на себе крепость его рукопожатия.

Хорвин и Ровина Ристли были теми противоположностями, что так удачно сочетаются вместе. Суровость и жесткость с одной стороны компенсировались мягкостью и добротой с другой, сдержанность в проявлении чувств у Хорвина контрастировала с открытостью и душевностью его жены.

Сказать о Хорвине и Ровине, что оба они любили друг друга, было бы сказать слишком мало. То чувство, что связывало этих двоих, нельзя было назвать просто любовью. Каждый не представлял себя без другого, они жили дружно и слажено, и в жизни их не было места пустым размолвкам. Когда оба были моложе, а страсти, будоражащие кровь – ярче, случалось, что трения между ними колебали семейный корабль. Но с тех пор миновало много времени, и оба давно уже пришли к согласию, они научились ценить друг в друге лучшее и принимать недостатки другого без раздражения.

Рассказ об этой паре был бы неполным, если бы мы не упомянули о главной ценности этой семьи.

Юлита… Первый весенний цветок на проталине, хрупкая пичуга в ладони, ясный свет в окошке – вот что была Юлита. Единственная дочь…

…

Хардон был одним из тех эретрийских городов, начальный путь которых теряется в глубине времен. Не сохранилось воспоминаний о том, как маленькое поселение на берегу лесистой речки Сарды росло, ширилось, принимало суда, следующие по старинному южному торговому пути, отвоевывало у леса новые земли. Вот город перекинулся на другой берег, вот первый мост связал обе стороны в единое целое, вот взметнул ввысь свои белые стены величественный Никольский собор – ныне старейшее здание города.

Никольский собор стоял на Вороньей горе – самой высокой точке Хардона. Отсюда хорошо была видна Ратушная площадь, можно было разглядеть ряды двух-трехэтажных домов, составляющих хардонский центр, виднелась узкая полоска реки, за которой, уже теряясь в зеленоватой дымке, просматривались особняки хардонской знати, тяготевшей к левому берегу Сарды.

Широкая лестница, степенно спускаясь от собора вниз, приводила к бульвару – обычному месту для прогулок хардонцев. Стоя у верхней ступеньки, Айтон Дарагон задумчиво смотрел вниз, но начинать спуск не торопился. Казалось, открывающийся перед ним вид заворожил его.

Но я не хочу сказать, что Айтон был поэтической личностью, и красота пейзажа нашла отклик у него в душе. Нет, он не был способен оценить ни прелесть юной весенней зелени, легкой дымкой оплетавшей стрелки тополей, ни стройный силуэт и величие старины взметнувшейся ввысь ратуши, ни манящую голубизну отрывающихся перед ним далей. Наш герой думал о другом.