Олег Моисеенко - Мы люди

– Как ты, Варя, выросла, прямо красавица, – Варя еще больше покраснела, и вдруг на глазах показались слезы.

– Что ты, милая?

Она обняла ее, Варе захотелось рассказать тете Марине о себе и своем, как ей думалось, горе. Так они стояли минуту-другую, прислонив головы, пожилая женщина и молодая девушка.

– Тетя Марина, давайте помогу вам, – и взяла ведро у монашки.

Дальше шли молча до ее хатки. Стрекотала сорока, сколько помнила Варя, эта сорока жила здесь возле хатки, и только появлялась тетя Марина, как она начинала стрекотать, приветствуя свою хозяйку. Сейчас сорока стрекотала тревожно, по двору к хатке шел чужой человек.

– Ишь, забыла, чего разошлась, своя это, своя, успокойся, – и действительно, сорока замолчала и перелетела подальше на другое дерево.

Ничего здесь не изменилось, только хатка, казалось Варе, стала еще меньше и ниже, но вокруг было спокойно и мирно, будто она вернулась в детство. Внутри было прохладно и уютно.

– Садись, милая, угощу тебя квасом хлебным, – и вышла в сени.

Тетя Марина расспрашивала о матери, потом перешли на знакомых, и незаметно Варя рассказала о своем горе. Монашка сидела на кровати, положив руки на колени, и слушала, порой казалось, что она дремлет. Это было не так. Слушая горе Вари, она вернулась ко временам своего детства и молодости, которые никак не разделялись.

Так мило было сердцу Марины вспомнить дом отца и свою маму. Ее мать звали Феклой. Была она жизнерадостной и крепкой, острой на ответное слово. В их семье было пятеро детей, три брата и две сестры, Мария самая младшая. Старшего брата Федора они боялись и уважали, поэтому слушались во всем, как деда и отца. Он был их заступником на улице в драках между детьми или когда пытались над кем-то из них насмехаться. Но мог и поколотить. Марина вечером, бывало, показывала синяк, только отец говорил – по делу. Мать тоже молчала.

Вся семья была занята разными работами. Федор уже считался взрослым, и в шутку поговаривали – пора жениться, а дед Игнат, тот часто говорил:

– Я в твои годы уже давно имел жену по совету отца, молодую тогда Марфу, и она уже все работы выполняла по дому. Да и пробовал ходить на заработки с отцом, избы рубили.

Переводил дыхание и продолжал уже с грустью:

– А ты что? Сопляк.

Младший сын Игната Захар усмехался и произносил:

– Пусть чуток сил наберется, – и брал его с собой на разные домашние работы.

Старшая сестра Акулина, боевая девка, родилась после Феди. В ней чувствовалась физическая сила и азарт, вся в мать. Мать рано ее начала приучать к женским работам, а потом она с Федором и мужские выполняла.

– Ей если не давать работу, она скоро загуляет и принесет бастрюка в подоле, – бывало, скажет баба Марфа. Часто ей попадало и от отца и матери, только она долго не плакала и не причитала. Через минуту-другую уже куда-то спешила и старалась быстрее убежать со двора, а вечером на нее опять ругались.

– Ох, и в кого же ты такая уродилось, – часто можно было слышать такие слова от матери. На что баба Марфа отвечала:

– В тебя, чисто в тебя.

Начиналась, как говорил дед Игнат, бабья перебранка. Отец однажды сильно побил Акулину лыком, замоченным в воде для плетения лаптей, заступилась за нее баба Марфа. Тихо после этого на их дворе было дня два. Два других брата Марины Пилип и Прокоп росли тихо и незаметно. Пилип был старше Марины, но хиляк, – говорил на его отец. «И что с тебя будет?» – сам себе задавал такой вопрос. В семье его почему-то называли Пилипок. Отец его недолюбливал, это было причиной частых перебранок матери и отца. Ругались долго, бывало, отец и бил маму, и обзывал ее самыми последними словами. Вмешивалась баба Марфа и успокаивала драчунов.

Марина часто делала домашнюю работу вместе с Пилипом. Он был молчун, делал быстро, но быстро и уставал, садился, и ему надо было отдохнуть в тиши.

– Это отец его так побил, и что-то стало с ним, – рассказывала Акулина. – Не может он маму простить за что-то, особо когда выпьет.

В то лето Марина пасла телят и овец вместе с Пилипом. В конце весны случилось с ней несчастье. Уже крепкий бычок на пастбище начал дурачиться, Марина пыталась его успокоить, но он бросился на нее и так боднул, что она улетела в болотную жижу и еле оттуда выползла. Недалеко были другие дети, и они видели, что случилось с Мариной, а младший ее брат Пилипок пустился бежать на поле туда, где работали родители. Скоро пришел старший брат, потрогал бок, руки и успокоил Марину словами: «До свадьбы заживет». Заживало медленно, назавтра она не могла встать, пролежала три дня. Тяжело дышалось, потом начала вставать и делать домашнюю работу. Тут и предложила баба Марфа взять ее, чтобы приложилась к иконе Божией Матери, в Киев, смотри и хворь пройдет.

Когда заканчивались посевные работы и не началась еще уборка сена, собирались женщины кто постарше сходить в Киев помолиться. Через три дня шесть женщин и баба Марфа с Мариной, как только начало светать, вышли из деревни, помолились у креста, что был у развилки дорог, и споро пошли в направлении на полуденное солнце. Обычно в первый день добирались до монастыря, там молились, ночевали, а поутру шли дальше и на четвертый день приходили в Киев. Всю дорогу читали: кто про себя, а кто и вслух молитвы, идти было легко. На этот раз занимала им время Марина, она уставала и просила пить. Первую ночь они спали в гумне старика-отшельника за деревней, что встретилась им на пути. У Марины кружилась голова, началась рвота, она попила квасу, который принес старик, легла на сено и заснула. Поутру она была в жару, но баба Марфа решила ее вести до монастыря. «Уже здесь недалеко, версты три с гаком», – говорила она с тревогой. Остальные женщины ушли вперед, а баба Марфа Марину принесла на себе к вечеру, почти бездыханную.

Очнулась Марина через три дня поздно вечером, рядом с ней сидела в монашеской одежде строгая женщина. Как потом узнала Марина, это была монашка Пелагея, лекарь от всякой болезни, она и выходила Марину. Наутро, только начало всходить солнце, монашка Пелагея привела ее на утреннюю молитву, и больше ее Марина не видела в монастыре. Марина быстро вошла в монастырский быт, ей он понравился своим спокойствием и размеренностью. Не было того крика родителей и руганины, визга, подзатыльников от взрослых и братьев. Она с охотой и старанием выполняла посильную работу и просила дать еще что сделать и помочь. Полюбились ей утренняя и вечерняя молитвы, строгость общения монашек. Через неделю Марина уже чувствовала себя окрепшей и готова была остаться здесь навсегда, но приехал отец, привез, как он сказал, гостинцев и увез ее домой. Опять она стала пасти телят и овец, часто ей вспоминалась монастырская жизнь. Марина стала чаще подходить к бабе Марфе и читать вечером перед сном молитву, а были дни, что баба Марфа брала ее на воскресную службу в церковь. Тогда пасли телят старшая сестра и кто-то из братьев. Только было это редко.