Олег Моисеенко - Мы люди

– Где ты шляешься, ждем тебя, ждем? – напала на нее соседка.

Баба Марфа только сказала:

– Давайте перекрестимся и в путь дорогу, пусть будет она легкой.

Все начали молча креститься. Вначале шли гурьбой и разговаривали о разном. Марина шла подле бабы Марфы и думала о своем. А думы были вокруг Артема, так звали того парня. Постепенно их гурьба распадалась и вытягивалась цепочкой, так было легче и спорее идти. Когда солнце село за лесом, они незаметно для себя подошли к деревне, где ночевали, когда шли в Киев. К монастырю добрались к ночи, там возле озера в бревенчатом здании, похожем на сарай, им определили место для сна, Марина легла рядом с бабой Марфой.

Ночью ей снился сон, что она в праздничном наряде с венком из трав в волосах стоит с отцом и матерью в их дворе под цветущей грушей. Радостные и ожидающие чего-то необычного, перехватывает дыхание. Подъезжает лошадь, и верхом на ней Артем. Он улыбается и идет к ней. Она делает шаг и обнаруживает, что она раздета. Ей хочется бежать от страха и стыда, но ноги не слушаются, а он приближается. Как же ее увидят такой он, мать и отец, ее позор. Она закричала.

– Что, Марина, сон приснился? Если плохой, пусть идет на сухой лес, – успокоила ее баба Марфа. Марина прижалась спиной к бабе и заснула. Рано утром еще на зорьке они стояли на молитве.

Молебен с небольшими перерывами продолжался до полудня. Когда они трапезничали, мимо них прошла монахиня Пелагея, увидев Марину, остановилась.

– Окрепла за это время, – то ли она спрашивала, то ли выражала удивление этими словами.

– Слава богу, матушка, здоровая, вот пришли помолиться, – отвечала баба Марфа.

– Сегодня назад или остаетесь?

– Завтра поутру назад, работ дома много, – продолжала баба Марфа.

– Я бы здесь осталась, – вдруг проговорила Марина и покраснела.

– Приходи перед вечерней молитвой ко мне, – предложила Пелагея.

– Приведу ее к вам матушка, – согласилась баба Марфа.

День бежал быстро, они узнали, где обитает матушка Пелагея, и до вечерней молитвы были у нее. Пелагея обитала в маленькой одиноко стоящей келье в самом дальнем углу монастыря. Она появилась неожиданно позади Марины и бабы Марфы и приветствовала их.

– Пусть дитя останется со мной, будем с ней молиться, – как-то строго ответила она бабе Марфе, и та ушла на вечернюю молитву.

В келье был насыщенный запах трав и ладана. Келья не отапливалась, в ней стоял небольшой стол у маленького окошка, скамейка на двоих и стульчик, в углу скамья, покрытая родном, по-видимому, матушка там спала.

В другом углу была прикреплена икона Божьей Матери и еще несколько небольших икон святых. На столике лежала большая раскрытая книга. Она для Марина была диковинкой, она их видела раза три-четыре, как себя помнила. Книги ее завораживали и отпугивали.

– Ты читать умеешь? – задала первый вопрос Пелагея и пристально смотрела на Марину.

– Нет, не умею, – краснея ответила Марина.

– Садись рядом, буду тебе читать.

Марина присела и стала слушать, в услышанном она мало чего понимала, а слова «искушение», «блуд», «покайтесь», «воздастся им» повергали ее в страх. Внутри все замирало, и хотелось бежать и прятаться. Стоя и на молебне, она воспринимала мало слов, у нее вызывали восторг слова, где славили и просили о прощении. Она тогда крестилась и низко кланялась. Сейчас она тихо сидела и слушала, а Пелагея водила пальцем по строчкам написанного и монотонно читала. Потом встала, встала и Марина и начала креститься, тихо нашептывая молитву.

– Садись, буду учить тебя читать, чтобы сама познавала слово Божье.

Трудное для Марины занятие они закончили к ночи. Марине было радостно и тревожно, что ее начала матушка учить читать. Пелагея привела Марину к бабе Марфе, когда та готовились ко сну, она поприветствовала ее и сказала:

– Приводи ее сюда почаще. Это ее место.

– Так дома работ сколько, а она у нас до работы справная, а что до грамоты, так мы все без грамоты и, слава богу, живем, – отвечала баба Марфа. Боялась баба Марфа той грамоты и хотела оградить Марину, как ей казалось, от пустого дела.

Марфа больше из всех своих внуков и внучек жалела Марину. У Марфы и Игната было семеро детей, жили одной большой семьей. Все шесть сыновей взяли себе жен, а дочку сосватали дальние родственники Игната из соседней деревни, когда она стала выполнять все домашние работы. Спроси Марфу, сколько у них внуков, она не скажет, а так каждого знала по именам. В хозяйстве у Игната был целый десяток лошадей и немало земли, а досталось ему все это от матери.

В году было два-три воскресных дня, когда Игнат не шел в церковь, а садился за стол и один в тишине подсчитывал свои барыши и намечал, куда надо было их первым делом направить. Такую привычку он имел от своего деда. Игнат был и внешне похож на него, а больше всего они были похожи, как говорила Марфа, своими особыми «нутренними духами». Звали деда Парамон, а знали его люди важные и не только губернские. Поговаривают, и в столичных городах следы его остались. Как помнил Игнат, дед его был богатым человеком, вернее, богатой была бабушка Катерина, его жена. Был он высокого роста, беловолосый, глаза голубые, борода рыжая и всегда подстрижена, и она его не старила. Троим своим сыновьям и двум дочерям были выделены немалые средства и приданое для обустройства и налаживания жизни с достатком. Остался он с младшим сыном, отцом Игната, который доглядел его до последних дней. Не раз слышал Игнат, как удивлялись приезжие возрасту его деда Парамона. «Как же он молодо выглядит, а столько прожил!» – можно был услышать говорок собравшихся в углу гостей. А дед раскатисто смеялся, показывая полный рот зубов, и произносил свою сокровенную и заветную фразу, что он проживет еще лет тридцать-сорок, и рассказывал, как он помог одному попавшему в передряги старичку, который прожил уже больше века, и старичок нагадал ему, что спаситель его тоже проживет больше века. Парамон, как видно, верил этому. Он редко рассказывал о себе, а истории о своей жизни, правдивые или кем-то выдуманные или услышанные, любил слушать и никогда не перебивал рассказчика и ничего не добавлял. Смеялся, когда смеялись все, или лукавая улыбка блуждала в бороде, когда другие напряженно слушали очередную историю. Дед Парамон становился серьезным и озабоченным, когда считал деньги, то были минуты тишины не только в доме, но и в саду. Уже в преклонных годах он стал допускать к себе в такие часы Игната, которого уже обучили начальной грамоте и счету. Игнат замечал, что дед что-то бормотал себе под нос, потом замирал, и казалось, он спит, но лицо его жило и выражало то смех, то слезливость, а то и скрежет еще крепких зубов. В такие минуты Игнат старался и не дышать, наблюдая за дедом.