ЮЛЯ БЕЛОМЛИНСКАЯ - БЕДНАЯ ДЕВУШКА

В основном любила я (как настоящая героиня настоящей антисемитской прозы) гениев русской культуры. И захватывала их в плен! Как впрочем, и они меня. Когда любовь перетекала в нетелесные формы, происходил обмен пленными. Еще немножко я любила местечковых евреев – за родственность и голубые глаза, иногда казанских татар, сибирских латышей, обрусевших украинцев ну и донских казаков само собой.

Этим в моем круглом мире завершалось слово «Русь», которую я единственно и любила всегда, по завету дедушки, который в 17-м году с оружием в руках… трофейная моя Русь.

Меньше всего перепало от меня любви дворянам и питерским еврейским интеллектуалам – эти мне всегда казались не мужиками, а мальчиками – у них и дружить получалось между собой, и я с ними дружила, а влюбляться не могла – на них одинаково лежит печать вырождения: талант, слабость и мечтательность, и похожи они друг на друга – князья и потомки древних мудрецов, а я то – полная дворняжка! Земляная – деревенская – первобытная. Если я с таким лягу, моя душа – грубая, его нежную душу – заспит.

В общем, все эти разговоры велись именно со мной. И Ромка Смирнов именно мне кричал:

– Я – русский человек! Обьясни, почему я должен работать в русском театре у жида Додина?

Ромка был красивый – полу-цыган и пел чудно, а работал он режиссером. В театре. У жида Додина.

Жид-Додин должен писаться через черточку, как Змей-Жидовин. Это вероятно и есть один и тот же персонаж. И он бедного Ромку – к себе в театр заманил и мучил. Репетиционным процессом. Жид-Додин перепутал – посчитал Ромку за Иван-царевича – то есть человека, берущего свое трудом и смекалкой. А Ромка – классический Емеля – он любит чтоб на печке – и быстро. На эмоциях и на обаянии. Иногда еще храбрость участвует.

Главного Емелю русской истории – Гришку Отрепьева народ не уважает. Не пишут о нем романов, не снимают кино. Только Марина помянула его, пишучи о Марине :

В маске дурацкой лежал

С дудкой кровавой во рту

– Ты – гордецу своему,

Не отершая пота…

Жалко, что про Гришку не снимают кино, Ромка гениально сыграл бы его – себя. И стало бы понятно – почему толпами сдавались, почему впустили поляков на Москву.

Так они и бьются по сей день – Емеля с Жидовином-Змеем. За Россию – любимую Невесту. А я уж и не пойму – сама-то я – жидовинская дочка, которая влюбилась и вынесла ключ от темницы?

Не влюбилась и не вынесла. Тогда, все это слушая, увидела за этой сказкой много чего интересного. И даже Германию тридцать третьего года. Схватила дите, и валить отсюда подальше. Ладно, если тетя не приедет, останусь как дурак с чистой шеей…

Ромка принес ко мне гитару Башлачова, и две недели она стояла в комнате. Пару раз они звонили с Башлачовым по-русски, с угла – хотели зайти – познакомить нас, а я была занята чем-то, а потом Башлачов взял и вышел в окно.

А мы оба уехали на Запад и там мне пришлось стать русской – там тебе давали деньги за то, что ты еврей, могли целый год давать, а мне через три месяца перестали – потому что я сказала, что еще не нашла своего Бога и не решила куда же мне идти – в синагогу или в православную церковь – возраст еще такой – 30 лет – можно думать над этим и дальше. Ведущий у меня был хасид, и он нас с Полей немедленно после этого от денег отлучил. Слава Богу, уже львовские хозяева были. А я никуда не ходила еще долго – лет пять, потом все же стала ходить в русскую церковь – совсем маленькую, куда ходят все художники, поэты, выкресты и прочая шелупонь и на крестный ход шепчутся, как в деревне, (или как в синагоге):

Глянь-ка, Машка вона – с мужиком пришла и платок новый…

А Ромка в Германии стал еврей (так он пишет в своих мемуарах – с немного виноватой обаятельной своей улыбкой – ну понятно же, ребята – Запад, бабки, тяжело в общем,).

Из-за тебя, сука, я прожила тринадцать лет в Америке, и со мной случилось, все, что случилось.

А ты поиграл год в Заграницу и вернулся. Теперь я тоже вернулась, и мы мирно гуляем по каналу Грибоедова – оказывается, мы друг по другу соскучились. Что тут скажешь?

Уж если ты, бродяга безымянный

Смог обмануть чудесно два народа,

То должен быть, по крайней мере,

Достоин своего обмана…

Все мы нынче и Змей и Невеста. Напиши мужскую историю про Гришку Отрепьева, а я – женскую про Парашу Жемчугову. Пусть снимут кино и поставят спектакль.

Там, в Америке я видела другое – я видела русских женщин – «еврейских подстилок», которые сначала принимали на себя все, что было за это положено тут – увольнения с работы, сидения в отказе, издевательства в Овире и т.д., а потом там – в Хеасе – гордо доставали свой нательный крест – и прощай Найана с ее деньгами, бесплатными курсами и ортопедическими матрасами.

– У нас – только для евреев, а вам – в Толстовский фонд – там денег не дадут, но иногда могут выдать шкаф или табуретку.

И шли они мыть полы, пока другие шли на курсы английского.

Единственный комментарий – у всех этих теток – все в Америке сделалось хорошо – и с деньгами, и с любовью, и с детьми. Господь их все же разглядел. Нужно об этом сказать, не плачь по ним, Россия.

Меня редко спрашивают, почему, я уехала. Разве что Митьки иногда. А в основном спрашивают – почему вернулась.

– Совсем что ль спятила? В Питер! Нет, ну в Москву – это понятно, но сюда, в болото!

– «Чего сидишь, чего сидишь?» Живу я тут!

Пушкин упал, и Яблоко упало. Осталась одна Курица – подозрительно похожая на самолет. Вот мы и полетели. Теперь через 13 лет, я уж знаю чего кому отвечать. Для этого нужно было прожить 3 года возле самой большой в Америке русской библиотеки, там было и все дореволюционное и все эмигрантское и три года слушать и слушать эти голоса мертвецов – на рассыпающейся под пальцами желтой бумаге.

Почему мужчины ищут ответа на все вопросы в философии?

Почему они так уверены что Фуко, Хайдеггер, Будда или свод законов династии Дзынь – помогут им разобраться в том, что же случилось в селе Горюхине или в городке Верхнее Подвздошье в 1918-м году?

Нет, помогут только голоса из-под земли – ТОЙ САМОЙ, а они есть, и их – несметное множество.

Три года я жила неработающей женой профессора-слависта в Мид-вест Индиане – американской глубинке, в 15-и милях от центра Ку-Клукс-Клана – Мартинсвилля. Это с моей-то неарийской физиономией! Вот повезло!

Там Америка из пьес Сэма Шепарда – ихнего Чехова. Там фермы, на которых не только отцы трахают дочерей, но и мамаши, сыновей, потому что вокруг – на много миль – никого, только иногда заедет пастор, тогда его тоже трахают. Потом детей-внуков душат и закапывают на заднем дворе. Вокруг – нищета. «Белая шваль» так это обычно переводят.

В баре они набьют тебе морду, если у тебя черные глаза и волосы, не за то, что ты – еврей, (нет, ТЕ – с двумя головами, они забрали все золото у народа и живут в страшном НЬЮ-ЙОРК ГОРОДЕ, в котором мы никогда не были и даже пролетать над ним боимся.) Нет, тебе начистят чайник за то, что ты – ближний враг – реальный «католик-итальяшка». Все живут в трейлерах и все в клетчатых фланелевых рубашках. Это – Шепард.