Дарья Щедрина - Подмастерья бога

Глеб терпеть не мог эту вредную девицу. А та отвечала ему полной взаимностью и не упускала случая, чтобы не сказать какую-нибудь колкость. А язычок у неё был ох какой острый! Глеб никогда и сам не лез за словом в карман, но откровенно хамить дочери профессора, которого он любил и уважал, просто не мог. Глотая очередную издёвку, он думал про себя: «отвесить бы тебе, Зайка, хорошего подзатыльника, авось прикусила бы свой язычок!»

– Спасибо, Алексей Иванович, но, боюсь, моё появление испортит настроение Зое.

Профессор вздохнул.

– Да, Зайка у нас не простой человечек, но добрый и искренний. Понимаешь, возраст у неё сейчас трудный, а характер импульсивный. Ты, Глеб, не обращай внимания. С возрастом это пройдёт.

– А почему вы её называете Зайкой? – поинтересовался Глеб, беря профессора под локоть и увлекая на парковую дорожку, слабо освещённую тусклыми фонарями. – Она, скорее, на ежа похожа, чем на мягкого пушистого зайчика.

– А это она сама себя так назвала в детстве. Маленькая она была презабавная! Помню, стоит как-то у зеркала, крошка ещё совсем, смотрит на себя, любуется, улыбается собственному отражению и говорит не «Зоя моя», а «Зая моя». Так и прицепилось прозвище.

Алексей Иванович остановился, посмотрел вверх на перекрестья голых ветвей над головой, втянул носом пропитанный влагой и запахами прелых листьев воздух. В отсветах фонарного света лицо его казалось постаревшим и очень усталым.

– Ты не обижайся на неё, Глебушка. Девочке не хватает родительского внимания, вот она и вредничает. Просто будь выше этого. Помни, что она ещё ребёнок.

«Ремня ей не хватает!» – мог бы сказать Глеб, но промолчал. Кто он такой, чтобы вмешиваться в воспитательный процесс чужого ребёнка?

Они медленно шли по пустынной аллее, меряя шагами жёлтые пятна фонарного света, чередующиеся с неосвещёнными участками, словно шли по шахматной доске.

– Ты только начинаешь свой путь в медицине, – вернулся профессор к теме, начатой ещё в его кабинете, – и я очень хочу, чтобы ты понял одну важную, даже основополагающую истину: медицина как сфера милосердия, не может быть коммерчески выгодной. И то, что происходит сейчас – это ошибка! Рано или поздно те, кто управляют процессами в нашей стране, поймут, что нельзя превращать заботу о здоровье граждан в сферу услуг и источник прибыли. Получение прибыли вообще не может лежать в основе принципов организации здравоохранения. Если базироваться на этом ложном постулате, то продление жизни какого-нибудь восьмидесятилетнего старика вообще не имеет смысла. Какая экономическая выгода от этого старика? А если забыть о выгоде, то тут же оказывается, что это чей-то родной человек, отец, дедушка, прадедушка, которого любят и жалеют, наблюдать чьи физические страдания нет никаких сил и можно отдать последнее, лишь бы он не болел и побыл со своими родными ещё хоть чуть-чуть. Бессмысленно тратить огромные средства на лечение и реабилитацию инвалидов, пытаться помогать детям, рождённым с тяжёлыми генетическими недугами.

Профессор бросил взгляд на своего спутника. В скупом свете фонарей лицо молодого человека казалось тоньше и одухотворённее. Умные тёмные глаза смотрели так, что казалось, каждое слово, как капля влаги падала на вспаханный чернозём души, и в глубине уже прорастали тонкие корни, уже тянулись к свету новые ростки принципов и убеждений. Хороший, ох, хороший парень ему попался! Есть всё-таки Бог на свете: сына родного не дал, зато ученика послал необыкновенного.

– Кто такие медики, Глеб, если подумать, особенно мы – хирурги? – задал вопрос профессор и тут же сам ответил на него: – Подмастерья Бога, друг мой. Господь в щедрости своей наделил нас правом подстраховывать, исправлять ошибки, допущенные природой. Ну, например, врождённые пороки. Поспешил Бог или отвлёкся, не уследил и что-то пошло не так, родился человек с дырой в сердечной перегородке. Умрёт ведь с таким сердцем, не вытянет жизненные нагрузки. А тут мы с тобой нашими умелыми руками возьмём и поставим заплатку на эту дыру, и проживёт наш человек долгую и интересную жизнь, может сделает что-нибудь важное для всего человечества. Представляешь, какие мы с тобой счастливчики, Глеб! А акушеры, которые первыми принимают в свои руки новую человеческую жизнь? Быть причастными к чуду творения, беречь его и хранить – вот счастье и великая ответственность врача. И не можем, не имеем мы права переводить его в доллары, евро или рубли. Ибо жизнь бесценна сама по себе! Людей, особенно больных людей, надо просто любить и помогать им всеми силами и возможностями, данными тебе Создателем, не думая о личной выгоде.

Они медленно шли по дорожке парка, и тёмные громады деревьев окружали их со всех сторон, вслушиваясь в тихую беседу учителя и ученика.

– Всё правильно, Алексей Иваныч, – кивнул Глеб, – да только в медицине без денег никак. Вон каких безумных деньжищ стоит техника! Один ультразвуковой аппарат, как однокомнатная квартира в Питере. Как говорит Сева Ярцев, денег много не бывает.

– Согласен с господином Ярцевым! – ответил профессор. – Если человек попал в плен к Мамоне, если впустил в свою душу демона сребролюбия – пиши пропало! Сколько бы денег у него не было, всё будет мало. Всегда захочется ещё. Всегда найдется тот, кто богаче, у кого больше, у кого шикарнее. И этой безумной гонке не будет конца. А ведь заканчивается жизнь у всех одинаково. И ТУДА не возьмёшь с собой ни копеечки.

– «Кошелёк к гробу не прибьёшь!», как говаривал один мудрый человек из моего детства, – усмехнулся Глеб.

– Даже если прибьёшь, то на границе конфискуют как контрабанду! – Алексей Иванович перешёл на шутливый тон. – Но ты, Глебушка, человек с чистой душой. За тебя я спокоен. Только не водись с такими как Ярцев. Гнилой он изнутри, это я своим опытным глазом вижу. О, вот мы и домой пришли.

Сквозь путаницу голых ветвей замелькали огоньки, жёлтым светом окон манившие путников к себе, в тепло и уют. У дверей подъезда Глеб замялся, ковыряя носком ботинка выбоину в асфальте.

– Я, Алексей Иванович, наверное, всё-таки откажусь от вашего предложения. Завтра рано вставать, да и мешать вам не хочется.

Леденёв решительно взял его под руку и силой потащил в подъезд.

– Ты никому не мешаешь, Глеб! Прекрати эти глупости говорить! Катя каждый день спрашивает, когда ты к нам придёшь. Машенька к тебе как к сыну относится. Пошли, пошли, отказ не принимается!

Они поднялись по старинной лестнице с полустёртыми ступенями на третий этаж и остановились возле высокой, морёного дуба, двери квартиры. Дом был ровесником первых университетских клиник, ему перевалило уже за полтора века. Несколько таких домов архитекторы сразу построили для профессорско-преподавательского состава. Предки Алексея Ивановича с радостью и гордостью обживали эти просторные комнаты с высоченными потолками, украшенными лепниной. Но дом давно состарился и напрашивался на капитальный ремонт, которого ждали уже много лет. И который, как линия горизонта, звал, манил, казалось, только руку протяни, но… оставался недосягаемой мечтой. Двери между комнатами скрипели проржавевшими петлями и плохо закрывались, старые дубовые паркетины пели хором арии из разных опер, едва нога ступала на них, лепнина во многих местах обвалилась…