Дарья Щедрина - Подмастерья бога

– Я? – Глеб уставился на товарища. – Это я должен придумывать для тебя отмазку? Смеёшься что ли, Сева?

– Да мне как раз не до смеха. У меня, можно сказать, личная жизнь под угрозой.

– Так и скажи профессору.

Вымыв руки и не надевая халат, Глеб отправился следом за учителем, демонстрируя искреннее желание выслушивать стариковские наставления до глубокой ночи. Наступая ему на пятки, сзади тащился Сева, нашёптывая на ухо:

– Он же Старик! Он давно уже забыл, что такое молодость. Кроме своей хирургии ничего не видит, фанатик упёртый.

– Сев, на хрена ты пошёл в ординатуру? – Глеб остановился и насмешливо покосился на напарника. – Устроился бы в какой-нибудь частный медицинский центр и сшибал бы бабло с наивных пациентов.

– Это вряд ли, – покачал головой Сева, – нынче уже нет наивных и доверчивых пациентов. Никто не хочет просто так расставаться со своими деньгами. Им лапши, повешенной на уши, недостаточно. Им подавай опытного, заслуженного доктора со всякими регалиями. А у меня, впрочем, как и у тебя, Астахов, кроме диплома ничего пока нет. Так что без ординатуры карьеру не построишь.

– Согласен с тобой, – кивнул Глеб. – Тогда, увы, придётся выбирать между карьерой и личной жизнью.

Ярцев смерил испытующим взглядом своего товарища, а тот повернулся и пошёл дальше по коридору. Мимо них, грохоча каталкой, санитары провезли больного из оперблока в реанимацию. Сева помнил Астахова ещё студентом младших курсов. Он бы счёл его обычным зубрилой и ботаником, если бы Глеб не оказался таким открытым и общительным. Курс у них был большой, несколько сотен человек, а Глеба Астахова все знали, но не только как участника КВН-овской команды универа, но и как ходячую медицинскую энциклопедию. Если у кого-либо возникал вопрос по учёбе, ответ на который не находился ни в учебниках, ни в конспектах лекций, то надо было идти к Астахову, который всё знал. Астаховское рвение раздражало Севу, но в глубине души он понимал, что головастому парнишке-сироте, не имеющему «большой волосатой лапы», способной протолкнуть его в жизни, надеяться было не на кого и не на что, только на собственный ум и пробивные способности. Вот и старается, понял Сева, увивается вокруг лучшего в городе профессора-кардиохирурга, жертвуя личной жизнью.

– Слушай, Глеб, а у тебя девушка-то есть? – поинтересовался Сева, криво ухмыльнувшись в спину собеседнику. Не смог он удержаться и не подколоть товарища.

– Нет.

– Это плохо. Разве ты не знаешь, что регулярная половая жизнь полезна для здоровья. Это вам на урологии не объясняли? Или ты в монахи записался?

У дверей профессорского кабинета Глеб остановился и устало вздохнул.

– Я не записался в монахи, я записался в кардиохирурги, поэтому пока мне не до девушек.

Сева хотел сказать ещё что-нибудь, но Астахов распахнул дверь и вошёл в кабинет. «Ещё один фанатик выискался» – мысленно заключил Сева и шагнул следом.

Профессор уже сидел за столом, заваленном бумагами, а в углу на тумбочке закипал электрический чайник.

– Садитесь, ребятки! – приветливым жестом Старик указал на небольшой диванчик под окном кабинета. Оба ординатора сели, в ожидании глядя на своего шефа.

– Всеволод, будь добр, налей нам всем чайку. Вон на столике вазочка с печеньем стоит, да коробка конфет. Это мне больные «взятку» дали.

Сева нехотя поднялся с дивана, мысленно проклиная манеру Старика превращать его в прислугу (какого чёрта опять он, а не Астахов разливает чай?!), достал пару кружек и профессорский стакан в древнем, ещё советских времён, мельхиоровом подстаканнике. Об этом подстаканнике ходила легенда, что он, как переходящий вымпел, передавался из поколения в поколение в семье Леденёвых, где водились исключительно хирурги, да не простые, а учёные с мировым именем. Сунув в кружки заварные пакетики с чаем и разлив кипяток, он вдруг хлопнул по карману и вытащил мобильник.

– Да, мама? – произнес он встревоженно, прижав телефон к уху. – Что случилось?.. Трубу в ванне прорвало? А аварийную ты вызвала?.. Хорошо, я сейчас же приеду, не волнуйся!

Он убрал мобильник обратно в карман и с виноватым видом посмотрел на профессора.

– Алексей Иванович, простите пожалуйста, но мне срочно надо ехать к родителям. Трубу в кухне, как назло, прорвало. Отец в командировке. А мама у меня ужасно переживает в таких ситуациях. Разволнуется, давление подскачет. Можно я пойду?

– Конечно, Сева, иди, – легко согласился Леденёв и даже ласково улыбнулся вслед убегающему ординатору.

Дверь за Ярцевым закрылась. Профессор повернулся к Глебу. Тот поставил перед ним стакан с чаем и блюдце с печеньем, а сам сел на диван.

– Ну что, Глебушка, пусть наш друг Всеволод спешит на свидание, или «прорыв трубы», как это у него называется, а мы с тобой побеседуем о важном. Побеседуем?

Глеб улыбнулся проницательности Старика (всем ясно, какую трубу у Севки прорвало!) и кивнул, беря в руки кружку с чаем.

Они вышли из клиники, когда уже совсем стемнело, но и ветер стих, перестал хлестать мокрым снегом прячущихся под зонтами прохожих. Знобкий воздух был пропитан сыростью.

– Алексей Иванович, можно я вас провожу до дома? – спросил Глеб, засовывая руки в карманы куртки и поёживаясь от холода. Профессор жил за парком, совсем недалеко от клиники.

– Ну, провожать ты свою барышню будешь, друг мой. А мы с тобой просто прогуляемся до моего дома. Благо все дорожки в парке освещены. А потом зайдём к нам поужинаем.

– Что вы, Алексей Иванович, неудобно! – воскликнул Глеб, немного испугавшись предложения шефа. Ему просто хотелось продлить удовольствие от задушевной беседы со Стариком. А выходило, что напросился в гости, да ещё и на ужин.

– Что ж тут неудобного? Ты же живёшь один? Один. Мама тебе котлеты не жарит, пироги не печёт?

– Не печёт, – помотал головой Глеб, соглашаясь.

– Вот. А Катерина Васильевна наша печёт. Так что пойдём есть Катины пироги. И не возражай, Глеб, не спорь со старшими!

Глебу очень нравился тёплый, гостеприимный дом Леденёвых. Он готов был часами слушать интересные, весёлые, пересыпаемые шутками и остротами разговоры за общим столом, истории из клинической практики не только самого профессора, но и его супруги, тоже преподававшей в университете, только на терапевтической кафедре. За волшебную стряпню Катерины Васильевны вообще можно было продать душу. А запах книжной пыли и типографской краски в огромной профессорской библиотеке казался ему лучшим запахом в мире. Он мог бы прожить целый год, никуда не выходя из большой просторной комнаты от пола до четырёхметрового потолка заполненной старыми, зачитанными фолиантами, бережно хранимыми уже несколько поколений в этой замечательной семье. И предложение профессора было лестным, если бы не одно «но» – Зойка.