Ирина Говоруха - Зависимые от жизни

– Лин, как же так? Мы ничего не делаем греховного. Разве любить друг друга – это грех?

Лина не собиралась это анализировать и разбираться. Есть церковь. Есть нерушимые каноны. И они нам даны не для того, чтобы мы их сами структурировали и проверяли на логику. Да и кто мы такие, чтобы спорить, раздумывать и придавать сомнениям? Все продумано и выверено до нас.

Матвей был неутомимым исследователем. Он закончил физмат КПИ. Все аспекты жизни подвергал комплексному анализу. Он не понимал таинство исповеди и никогда не был на причастии. И когда Лина поднимала эту тему, просил объяснить значение.

– Что мне это даст? Что это изменит в моей жизни? Я живу по всем заповедям. Я почитаю тебя и забочусь о нашем доме. Я поддерживаю наших родителей и не желаю чужих жен. Я честно зарабатываю и ни у кого не ворую.

– Но у тебя нет Бога в сердце.

– Почему нет? Я верю в высшей разум. Я верю в творца Вселенной.

– Но ты не веришь в судьбу и в то, что все давно прописано. Все события случаются по воле Всевышнего, и даже волос с головы не упадет без ведома Бога.

Матвей сложно переносил такие разговоры. Они поднимали в нем пласты общечеловеческих заблуждений. Он не хотел ее обижать и спорить, потому что он спорил умом, а она – догмами. Он думал и пытался понять, а она утверждала, что нечего здесь думать, и все нужно принимать на веру. Есть пост и молитва, есть нательный крест и псалмы, есть каноны и миропомазание. А еще – строгие правила и уставы.

– Лин, я так не хочу. Я хочу грешить и самостоятельно исправлять сделанное. Не идти более легким путем, прибегая к исповеди. Как можно мне простить то, что я подвел партнера? Кому от этого легче? Я пойду к нему, объясню свой поступок, и мы перепишем договор, а потом я выплачу ему неустойку. Вот так выглядит мое покаяние и искупление грехов.

– Но у нас растет ребенок. Как она будет жить, когда ее отец – неверующий?

– Главное, что у нее есть настоящий отец…

Лина прикрыла глаза. Серое асфальтное полотно напоминало раскатанное и много раз стираное полотенце из натурального льна. Она помнила даже специальную скалку, на которую бабушка наворачивала белье, а сверху катала зазубренный рубель.

Начались села, в которых пели петухи, распуская безвкусные яркие хвосты, и лениво паслись коровы, не поднимая тяжелых голов. Между ногами у них болталось мешковатое, полупустое вымя. Уже начали летать стрекозы с фасеточными глазами, и наперегонки катались на велосипедах дети в позавчерашних майках. Чуть правее было озеро с неподвижной водой. Вокруг него шелестела, словно по стеклу, мохнатая осока и редко синели разбросанные голубоватые кувшинки. Матвей сделал музыку тише.

– Ты чего? – встрепенулась Сашка. – Моя любимая песня.

– Тсс… Мама спит…

Через час они въехали в город. С правой стороны вертелся динамический билборд с рекламой йогурта «Чудо» и OTP Bank. Им показал хвост автобус №27, который направлялся на улицу Софьи Ковалевской, и попытался подрезать белый жигуленок с грязными номерами. Матвей рассеянно на него посмотрел. У заднего автобусного стекла стояла девушка с рыжими волосами и оставляла на стекле свои пальцы. Поливочная машина мощно очищала асфальт, собирая у бордюров мутную воду с торчащими вороньими строительными палками. Позади остался стадион «Ворскла» и техникум, в котором училась Лина.

– Саш, смотри, здесь из-за мамы дрались мальчишки.

Лина повернула в указанном направлении голову и провела взглядом по двухэтажному зданию с широкими окнами в полстены.

– Лучше бы я выбрала одного из них.

– Что?..

– Тебе послышалось…

Я возвращалась из маленького, заросшего белыми акациями, села с двумя тяжелыми сумками. Везла из дома старый картофель, яйца, домашний творог, банку жирной сметаны и стакан первого прозрачного меда из цветов черемухи, брусники и ландыша. Ручки по живому резали ладони, и через каждые сто метров я останавливалась передохнуть. По тротуару шустро бегали малыши, которые еще зимой спали в колясках, а теперь заинтересованно рассматривали окурки и раздавленных жуков. Они с таким же интересом поднимали не долетевшие до урны пакеты из-под чипсов и дрались за спущенный мяч. Возле углового универмага сидела женщина в распарованных носках и продавала жареные семечки. В одном мешке были соленые, а во втором – тыквенные. И вдруг прямо в бок, где был спрятан телефон, влетело сообщение:

– Напротив есть дом. Такой же, как и твой. У консьержки тети Маши хранится для тебя письмо.

Я несколько секунд переваривала текст, а потом ответила:

– Честно? Ты не шутишь?

– Иди и убедись в этом сама.)))

Я зашла в магазин и купила коробку «Птичьего молока» с ромово-миндальным вкусом. Настороженно подошла к подъезду. Пожилая женщина в теплой шерстяной кофте и платком на пояснице сидела под дверью и читала газету «Бабушка». Рядом баловались дети, и она строго поглядывала на них поверх очков.

– А ну-ка, ты из какой квартиры? Как твоя фамилия?

– Я не из какой. Я вчера приехал в гости…

Мальчишка с красными пятнами фукорцина на руках попятился назад.

– Смотри, куда идешь! Там ступеньки! Не хватало, чтобы ты еще голову расшиб.

Я терпеливо ждала, пока она обратит на меня внимание. Через минуту она утратила к розовому мальчишке интерес.

– Здравствуйте, у вас должно быть для меня письмо.

Она отложила в сторону статью о методах лечения повышенного давления, в которой была схема, как на тело наносить йод: крест на живот и ободки вокруг коленей. Рисунок следовало обновлять на протяжении десяти дней в марте и десяти дней в сентябре.

– Есть письмо… Ты же Кира?

И вынесла мне творение Матвея.

Это был военный треугольник, сложенный из желтой газетной бумаги с немецкими печатями его фирмы и датой: 9 мая. Она была плотнее обычной и чуть шершавой. Я поднималась с ним по лестнице и предчувствовала, что отныне моя жизнь перетечет в другой сосуд. И что теперь я буду втекать в него, как болгарская река Велека впадает в Черное море, а индонезийская река Махакам, с живущими в ней безносыми дельфинами, впадает в Тихий океан. И во мне еще раз замкнулся Виллизиев круг 15 15 Виллизиев круг – артериальный круг головного мозга, который обеспечивает нормальное кровоснабжение. .

Здравствуй, Кирюша!

Уже два дня, как закончилась война и в мире наступила праздничная тишина. В Киеве расцвели каштаны, которые французы так виртуозно жарят на сухой сковородке. Прошлой осенью мне довелось их попробовать. На вкус это что-то среднее между картофелем и коричневым рисом. Мы запивали его забродившим виноградным соком, и мне до боли в груди хотелось этим блюдом накормить тебя.

Еще повсюду видны следы войны, еще приходят похоронки и приходить будут долго. До конца жизни. Но в мире снова живет любовь. Помнишь наш первый и единственный вечер? Хотя с того момента пролетела целая вечность, но мне кажется, что все было только вчера. Твои волосы цвета весеннего лимонадного солнца! Твои яркие, необыкновенно зеленые глаза! Ни у кого в целом мире нет таких глаз! И новое платье – серое в мелкий оранжевый цветочек. Я спинным мозгом чувствовал, как на тебя засматриваются щеголи-лейтенанты, штабные и вообще все мужчины! А ты идешь, взяв меня под руку, и мы болтаем, болтаем… Твой голос до сих пор звучит во мне и смех, как рождественские колокольчики. Ни канонады, ни рев моторов, никакой бой не смогли его заглушить!