Алена Остроухова - Апрель в Белграде

Алена некоторое время стоит в ступоре на пороге и поправляет желтую кофту на всех местах, на которых только можно. Неугомонный взгляд бегает по нему.

Привычка изучить, прежде чем ты получишь неожиданный удар в спину .

Привычка изучать его, потому что сейчас – самое время.

Зал огромный. Слева – красные бархатные стулья, а справа – много свободного места и хоровой станок. Обычно здесь проводили концерты, презентации, прикатывали телевизор, или это место занимал оркестр. В общем, свободное место не было свободным местом, а сейчас – здесь именно пусто. Пианино всегда стояло посередине у стены, а рядом стол для разного барахла. На столе стоял тот ноутбук, за которым работал парень.

Вечно тут что-то происходит.

А другой парень сидел на хоровом станке и тихо настраивал гитару. Блатные хористы? А может, не надо думать о всякой фигне?

Алена делает достаточно уверенные, но маленькие шаги по направлению к ближайшему стулу и попутно стягивает рюкзак с плеч. Дмитрий Владимирович не замечает ее, потому что не поднимал головы.

– Нервничаешь? – дьявол спокойно и весело задает вопрос одной девочке, которая встала перед ним. Чтобы спеть, конечно

Она несколько раз кивает головой.

– А я нет, – цокает он и возносит пальцы над клавишами. – Поехали.

И она поет довольно высоко: и как ей только не холодно на вершине? Лариной всегда холодно, но она до вершин никогда не доходила. Не пела.

Звучит, вроде, круто. У Алены внутри течет лава, наматывает круги в желудке. Отвратительно.

– Следующий. Давайте-давайте, – командует он лениво, пока девочка записывала свое имя и фамилию на бумажке, которую он ей продвинул. Зал молчит. Не двигается. Алена тоже надеется, что слилась с сидением. – Ну, тогда расходимся по домам, раз никто не хочет.

Алена отрывает себя с кожей и мясом от стула. Оставляет рюкзак. Идет в одиночестве. Ну что за ебанный пиздец?

– Какие люди, – отстранено тянет он в своей пьяной манере, вернув уже не такой внимательный взгляд к бумажке с именами. Потом на ноты. – Ларина, – произносит он ее фамилию, словно прочитал в нотах. – Зачем пришла?

– Здравствуйте, – ее руки не находят себе места, и она помещает их в задние карманы. – Вы просили.

– Руки из карманов.

Она быстро их оттуда вынимает, как будто джинсы электрические.

Непривычно говорить с ним так, будто бы она давно его хористка и они разговаривают так с первого года. Вовсе нет. Травкин никогда не произносил ее фамилии просто так: только, когда раздавал проверенные тесты. Даже не шутил. Просто фамилия. А когда доходил до Камиллы или ее Ленки, тут он не мог нагло не улыбнуться. А ей? Он ей нагло улыбнется? Пока нет.

– Как каникулы? – выдыхает, помещая бумажку с нотами перед ним. Опять эта интонация в голосе, будто бы он говорил с соседкой про ее сына, который уехал учиться в Белград. Не удивительно. Алена тоже только два дня назад вспомнила. Взаимное равнодушие. Хоть что-то у них взаимно.

– Быстро, – несколько раз кивает Алена и рассматривает потолки, лишь бы не его.

– И не говори, – он жалобно цокает и возвращает свое обычное мудацкое выражение лица. – Поехали, повторяй за мной.

Он легко коснулся клавиш и заставил Ларину замереть. Нет, она слышала, как играла на пианино Настя и вообще, бывала маленькая на концертах, но она не знала, что он способен аккуратно дотрагиваться до клавиш и создавать какую-то красивую мелодию. Ему всегда лень делать что-то аккуратно. Он любил отвязаться и забыть, но…

…видимо, Алена никогда не была на его концертах и не знала, что к пианино он относится, как к родной матери. Это странно. Пипец, как странно.

Он не смотрел ни на ноты, ни на пианино, а смотрел на нее.

Когда Ларина вернулась из астрала и взглянула на учителя, то тот резко поднял брови, мол «я что тут, до вечера играть буду?». Она заморгала и вспомнила, что он спел обычную разогревку.

Обычное ла-ла-ла, и с каждым разом все выше и выше. Так она и начала.

– Громче, – сказал он сам довольно громко, не переставая играть.

У нее сердце опять упало вниз, но Алена стала ла-ла-лакать громче, устремив напористый взгляд куда-то вдаль, куда-то туда, пробивая стены и не видя перед собой ничего. Хоть бы он не взял ее в хор, и Алена сможет забыть про Травкина, и снова слышать о нем в чьих-то разговорах, и не обращать внимания, как обычно, как обычно…

Верните ее «как обычно» назад.

Он небрежно ударяет по клавишам, и раздается продолжительный писк. Губы прикусывает и сжимает; смотрит вперед, наверно, в ожидании, когда утихнет последнее эхо. В зале? Или в ее голове? Потому что Алена могла поклясться, что будет слышать этот отвратительный звук пианино в своих кошмарах.

– Миш, иди сюда, – взглядом Травкин подзывает парня за гитарой к себе. Слишком торопливо, слишком непонятно тихим голосом для Алены, так, что она больно сглатывает, ощущая слабость в руках и гудение в затылке. Миша оставляет гитару на хоровом станке и быстрым шагом осиливает пять метров за пять секунд, так как сам Травкин сказал слова быстро и задал темп. Сам Дмитрий Владимирович встает рядом и складывает руки на груди, одной рукой все же касаясь подбородка. – Давай «La Bella Rosa».

Тот садится на его место и кивает, как оловянный солдатик поднеся расслабленные пальцы к клавишам и оставив их в сантиметре.

– Что это? – не сдерживается Алена, будто он вот-вот убьет ее. Он должен дать ей хорошую причину не плакать.

– Ла-ла-ла, только La Bella Rosa, – он смотрит на парня, будто он тут важная фигура, а не какая-то девчонка. Будто они тут вместе тестируют новое поющее изобретение. – Пой.

М, чудненько, твою мать. Если хотели меня убить, могли бы так и сказать. Могли бы проехаться по мне уже своим ледяным комбайном. Где Вы его спрятали?

Пианино звучит так же даже без Травкина. Теперь он стоит, а Алена так же поет.

Он не модельного телосложения и никогда не был. У него не двухметровый рост, но на метр восемьдесят пять сойдет. Достаточно высокий для Алены: встав она рядом, она бы уткнулась ему в шею.

Его пальцы все еще скользили в раздумьях по его губам. Он осматривал ее всю, как на показе мод: смотрел на плечи, живот, лицо, пальцы, которые то и дело сгибались в кулаки и разгибались. Ее ладони холодные, и они вспотели, если ему интересно. А ему интересно. У него прям на лбу написано: «мне интересно, пой». Но это был холодный и отчужденный интерес. Это был их немой разговор и даже не взглядами, ведь они не встретились ими. Как хорошо, что не встретились. Это был его разговор с собой, ведь он не смотрел ей в глаза. Это была, возможно, его собственная тишина с собой, потому что по его лицу невозможно понять, кто он такой и что он от тебя хочет.

У Алены сейчас лоб от напряжения отвалится. Даже не от пения. Как ни странно, петь ей было не тяжело: ей было тяжело стоять перед ним и ощущать… его молчаливое, ничем не объяснимое любопытство.